Миссионерская деятельность в колониях расцвела в XIX веке и далеко не всех приводила в восхищение. «Англиканские священники и епископы горды и богаты, они живут в процветающих приходах, из их совершенно не потревоженной совести сочится жир… Это религия богатых, они этого не скрывают… путешествуют по всему миру, проникают в черную Африку ради приобщения к своей вере одного дикаря, забыв о миллионах дикарей в Лондоне, которым нечем платить». Это из «Зимних заметок о летних впечатлениях» возмущенного Федора Михайловича.

Конечно, в нынешние времена роль Церкви серьезно упала, но для среднего неискушенного англичанина она все же является важным моральным авторитетом, англиканскую Церковь, помимо всего прочего, ценят за прагматизм, комфортность и ненавязчивость. Англичане посещают церковь по желанию (или вообще не посещают), обычны суровый аскетизм церковного интерьера и минимум обрядов, никто не верит, как в России и некоторых других странах, что Церковь создана для защиты угнетенных и бедных. Даже во времена визита в Лондон Достоевского посещаемость церкви в Восточном и Южном Лондоне, где жили малоимущие, была самой низкой по стране.

Тем не менее ежедневно до 2.30 после полудня в Вестминстерском дворце появляется процессия, и полицейские с криками «Посторонним снять шапки!» стаскивают с себя шлемы и обнажают головы. Во главе шагает мужчина в забавных гетрах, за ним отставной генерал с золотой булавой, затем спикер палаты общин в черно-золотом одеянии, и всю процессию завершает не кто-нибудь, а священник спикера.

С каждым годом англиканская Церковь дает всё больше послаблений для верующих, хотя это далеко не всех устраивает.

— Да, распустились они все! — заметил Кот. — Пошли на поводу у разных хиппи. Как тебе понравится дискуссия статьи либерально настроенного епископа Эдинбургского «Прелюбодеяние может не быть аморальным»? Одно название чего стоит! Но нашлись высоко моральные священники и ответили этому развратнику: «Епископ Эдинбургский одобрил бы поведение молодых людей в моем приходе. Каждый уик-энд они прелюбодействуют у церкви, а иногда даже на ее крыше. Вызывает умиление мысль о том, что мы должны занимать более терпимую позицию. Единственный недостаток этой идеи состоит в том, что она неприемлема для жильцов в прилегающих домах. Их не радует, что в этот уик-энд мальцы сожгли сарай, где хранились палатки; нашему уборщику не очень по душе убирать навалы пустых пивных бутылок, картонок, остатков пищи и презервативов». Однако, как пишет епископ, «многие молодые люди занимаются сексом, когда хотят, словно пьют кофе или съедают гамбургер». Представляю, если бы ты занимался этим в моем доме (Кот, естественно, считал себя хозяином моей квартиры), да я выпер бы тебя под задницу лапой!

А сколько еще на свете существует факторов, формирующих национальный характер! Звезды, которые вечно презрительно смотрят на нас с небес, кусты роз у окна, Би-би-си, музыканты из Армии спасения, играющие около входа в универмаги Селфриджиз? Если один человек каждое утро ест овсянку, а другой жареную яичницу с беконом, то и характеры их будут отличны друг от друга.

А возможно ли сложить все это в один национальный характер?

Джон Бойтон Пристли в своих великолепных книгах об англичанах уходит в бездны пленительной мистики, которую невозможно ни доказать, ни опровергнуть: доминанта, определяющая национальный характер, — это неясная граница между рациональным и иррациональным, то есть, если угодно, между умом и сердцем. Это выражается в том, что англичане больше полагаются на инстинкт и на интуицию, чем другие европейцы. Так ли это? Ведь мы склонны видеть в англичанах холодный расчет, здравый смысл, всё что угодно, но только не движения души. Сходную мысль ранее развивал американец Сантаяна, утверждая, что англичанина определяет «внутренняя атмосфера», своего рода погода внутри его души, которая даёт моральные оценки происходящему вокруг. Сила английского характера в иррациональности, и тут бессильна логика и скучная инвентаризация факторов или особенностей.

Но сравнительно недавно появилась новая напасть, она, словно коршун, начала зловеще кружить над Англией, разрушая понятие прославленной английскости. Начиналось всё тихо и спокойно, тогда и в голову не могло прийти, что темные и цветные физиономии заполнят не только космополитический Сохо, но и освященную традициями Трафальгарскую площадь и даже такое сугубо английское место, как Сити. И не в качестве приятных гостей — пожил и сделал ручкой! — а полноправных (!!!) граждан Соединенного Королевства. Станут членами парламента, дипломатами, а в будущем и премьер-министрами…

Начиналось с одиночек, потом заструился тонкий ручеёк. В XIX–XX веках в «приют свободы» потянулись вереницы недовольных из других стран, все они просили политического убежища и укрывались от преследования со стороны своих правительств. Особенно возлюбили Лондон революционеры и прочие радикалы. Итальянские борцы за свободу Мадзини и Гарибальди сколачивали там отряды единомышленников, Александр Герцен бил в «Колокол», сурово обличая царский режим, Карл Маркс писал свои фолианты и создавал вместе с Фридрихом Энгельсом флагман пролетариата — Интернационал. Там неистовствовал Бакунин, бежавший с царской каторги, бродили романтический анархист Кропоткин, «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская, честный народник Ткачёв, кровавый террорист Нечаев и прочая свободная публика. Страну почтили своим присутствием Ленин, отмечавший потом снисходительно, что, пожалуй, «Англия самая свободная страна в Европе», но не забывавший добавить, что законность и социальный мир в Англии суть «результат спячки английского пролетариата». На съезд РСДРП однажды прибыл тогда незаметный «симпатичный грузин» Коба, там вынашивал теракты по изъятию денег у буржуазии Н. Красин — всех революционеров не перечесть.

Не стоит умиляться по поводу английского гостеприимства: оно всегда объяснялось не только любовью к свободе, но практицизмом и здравым смыслом. Почему бы не иметь под рукой живой эмигрантский источник, порой более информированный о положении за кордоном, чем Форин-офис или разведка? Почему бы не иметь в рукаве карту, которую можно разыграть во время припадков любви или ненависти?

Тем паче что у Англии, как известно всем просвещенным джентльменам мира, не существует постоянных друзей и врагов — постоянны лишь национальные интересы. Пусть поворчит милый русский царь Ники по поводу лондонских козней революционеров (угробивших, между прочим, его предка, освободителя крестьян Александра II и множество видных сановников), пусть поворчит! Хоть он и родственник британской короне, но ведь существуют материи и повыше: Закон. Свобода. Демократия.

На самом деле Великобритании не мешали Маркс, Ленин, террористы и прочие, они мешали ее врагам или друзьям, а это уже совсем другой коленкор. Ведь никому не приходило в голову предоставлять политическое убежище врагам трона и истеблишмента или борцам за независимость английских колоний (становление многих будущих гробовщиков Британской империи проходило в английских колледжах и университетах, но тогда они еще не оперились и не вымахали во врагов короны).

— Не намекаешь ли ты, что Англии было выгодно держать у себя революционеров? — возмутился Кот.

Это ясно и без намёков, мой прекрасный, мой великолепный Кот, но зловредная мысль терзает меня: за «приют свободы», выгодной в тот момент для Англии, пришлось заплатить впоследствии высокую цену: ручеёк иммиграции вырос в мощный поток.

Процесс этот пошел по нарастающей после распада Британской империи, в Англию тянулись её дети: индусы, негры с Ямайки, жители бывших английских колоний в Центральной Америке, Африке и Азии, а заодно китайцы, вьетнамцы… За империю надо платить по счетам: и вот ее подданные перемещаются из нищих хижин, туберкулеза и голода в скромное жилище с водопроводом и канализацией недалеко от центра Лондона (а разве в России мало выходцев из бывших республик?).