Болтать с этим дружелюбным человеком было сущим удовольствием, и мы раздавили с ним на пару не одну бутылочку «Сент-Луиса», ботсванского пива. И вот как-то ранним вечером я повстречал его там в компании здоровенного блондина с бачками, всего в шрамах и татуировках.

— Мистер Манго, дружище, — помахал мне начальник иммиграционной службы. — Давай иди сюда, познакомься с моим приятелем Фредди. Он бельгиец!

Я пожал руку улыбающемуся Фредди, о чем тут же пожалел, ибо он сильно стиснул мою ладонь в своей лапище.

— Salut, mon p’tit [63], — прогромыхал он.

— Я сказал ему, что ты ведешь у нас французский! Когда Блессингса научишь?

— О, надеюсь, как-нибудь скоро. Привет, Фредди. Вы здесь живете?

— Конечно же здесь! — проревел мистер Блессингс. — Самый занятой человек в городе.

— А, понимаю. И чем занимаетесь?

— Он владелец похоронного бюро! Не скажешь, что с работой у него туго, ха-ха. — Однако смех получился неискренним, и мы все уставились в свои бутылки.

Ремесло Фредди и впрямь, насколько я знал, должно было быть весьма прибыльным. Ведь в Ботсване СПИД поразил около сорока процентов населения, и рука об руку со своим зловещим партнером — туберкулезом — безжалостно выкашивал многочисленные жертвы.

Из-за сексуальных нравов и культурных табу, царящих в стране, к теме СПИДа там обращаются редко, хотя и существует правительственная программа по распространению плакатов Департамента здравоохранения. Одни отражают весьма примитивную профилактику, а на других в карикатурной форме изображен обнаженный мужчина с тщательно прикрытым непристойным журналом естеством, с энтузиазмом занимающийся мастурбацией. Эффект этой кампании минимальный. Ботсвана — единственная страна на африканском континенте, где государство бесплатно предоставляет антиретровирусные препараты тем, кто решается заняться болезнью на ранней стадии, однако, опасаясь общественного мнения, лишь немногие из заразившихся осмеливаются потребовать законный рецепт на той стадии, когда еще не слишком поздно. «Тебелопеле» («Солнечный луч») — клиника для ВИЧ-инфицированных — была весьма неразумно воздвигнута посреди главной городской улицы Касане. И если у кого-то возникали подозрения, что он заразился, из опасения быть увиденным знакомыми идти туда бедняга, естественно, не осмеливался. Когда же жертва в конце концов умирала, ближайшие родственники упрашивали врача указать в свидетельстве о смерти иную причину — лихорадку, туберкулез или какую-либо другую болезнь.

Перед моими глазами мелькнуло разрушающееся тело ррэ Кебалакиле, в голове эхом отдался его мучительный кашель. Мы перешли к другой теме, осознавая, что проблема СПИДа в Ботсване достигла критического уровня и лишь радикальные перемены в культурных установках — быть может, через поколение — смогут изменить положение к лучшему.

Тем временем в школе, полной жизни и позитивной энергии, Грэхем, чья состязательная жилка в характере с каждым днем становилась все более очевидной, настаивал, чтобы я подыскал для наших подающих надежды футбольных звезд достойных соперников.

— Катима-Мулило, — объяснял он. — Вот куда тебе надо отправиться. Они тоже всего лишь маленькая школа. Поезжайте туда и задайте им трепку!

Катима-Мулило, как выяснилось, был даже не ботсванским городом. Он находится в Намибии, однако в силу своего географического положения является одним из ближайших к Касане городков. Это небольшое поселение располагается на максимально возможном расстоянии от Виндхука, если передвигаться по территории Намибии, на самой отдаленной оконечности Полосы Каприви. Эта необычайная полоска суши, искусственно втиснутая меж границами Ботсваны и Замбии, появилась в результате одной из бесчисленных перекроек границ в конце девятнадцатого века. Некий граф фон Каприви, итало-немецкого происхождения, пришел к выводу, что если ему удастся завладеть данным клочком земли, то Юго-Западная Африка сможет по реке Замбези сообщаться с восточным побережьем. Его план рухнул — едва ли не буквально — после открытия несколькими милями далее водопада Виктория. По-видимому, лондонские и берлинские бюрократы просто побоялись канцелярской волокиты, и поэтому данная географическая аномалия, в некоторых местах достигающая лишь двадцати миль в ширину, сохраняется и по сей день.

После слов Грэхема, что мне предстоит поехать одному — хотя, конечно же, меня будет сопровождать Элизабет, которая возьмет на себя роль помощника тренера и врача, а также будет присматривать за девочками, — я уже немножко занервничал по поводу своего первого сольного выезда.

— Да не переживай ты, — вразумлял меня Грэхем в своей обычной грубоватой, но веселой манере. — Нам надо лишь убедиться, что у всех детей есть паспорта, но они уже настолько привыкли ездить за границу, что беспокоиться практически не о чем. Все, что тебе надо будет сделать, — это заполнить бланки на границе.

Всего-то!

Наш маршрут пролегал через парк, и дети составляли список различных животных, которых увидели по дороге. Поскольку они выросли в этой среде, то гиды из них оказались выше всяческих похвал, особенно из Артура, который сидел впереди рядом со мной и Долли (искренне убежденной, что это место принадлежит ей по праву).

— Смотрите, мистер Манго, это орлан-крикун.

Здесь их много-много. Орлан — лучший охотник из всех птиц. Смотрите, он как раз охотится! — Серьезное личико Артура теперь светилось от восторга.

Трудновато было следить за разбитой дорогой и одновременно наблюдать за парящей птицей, с завидной свободой кружащей над миром с пронзительным кличем «уии-а-хьё-хьё». Внезапно она кинулась вниз, в атаку, подобрав крылья к бокам, пронеслась к реке и в самый последний миг, посредством какого-то непостижимого для меня аэродинамического маневра, затормозила падение так, что ее здоровенные когти изящным, но убийственным ударом подняли целый фонтан брызг. Мощно забив крыльями, птица вновь оторвалась от серебряной поверхности реки, таща с собой невероятно крупную серо-черную рыбину длиной фута в три. Почти такая же сильная, как и хищник, та неистово билась, но, словно бы тут разыгралась какая-то сцена из греческой мифологии, смерть жертвы была уже предопределена в момент, когда огромная птица вонзила в нее когти. Вскоре орлан поднялся над верхушками деревьев, и добыча его уже не трепыхалась.

Разыгравшаяся перед нами сцена была столь ошеломительна и первобытна, что я даже не заметил, как остановил машину. Когда же мы снова двинулись, мальчики — за исключением Ботле, который по своему обыкновению заснул, — зааплодировали этому необычайному спектаклю. Быть может, то говорил их охотничий инстинкт, ибо за границами городка жили они в мире практически неизменном и перед глазами ребятишек протекал все тот же извечный цикл жизни и смерти, что и перед самыми первыми людьми, населявшими эту местность. Каким-то образом все барьеры, воздвигнутые урбанистическим обществом, разом исчезли. Не оставляло ощущение поразительной раскрепощенности.

Кипящий адреналин в моей крови успокоился как раз тогда, когда мы прибыли к пропускному пункту на Нгомском мосту. Выезд из Ботсваны был совершенно простым — въезд же в Намибию таковым не оказался. Мы остановились подле вереницы одноэтажных современных на вид зданий и вошли в дверь с табличкой «Иммиграционный контроль». Все паспорта детей были стянуты широкой эластичной лентой в одну пачку, которую я протянул элегантной даме в строгой форме, несколько оживлявшейся значком с надписью «Добро пожаловать в Намибию!».

Тщательно пересчитав паспорта, она потянулась к блоку небольших бланков и оторвала от него требуемое количество.

— Вот, заполните, пожалуйста. По одному на каждого ребенка.

Взглянув на бланки, я пришел в ужас от количества клеточек, которые нужно было пометить или заполнить.

— Слушай, Китсо, как думаешь, сможешь заполнить один?

Он с воодушевлением изучил полоску бумаги и затем нахмурился. Пожав плечами, взглянул на меня и покачал головой, смущенно улыбаясь.