Мое признание напугало ее.

Я мог ощущать вкус страха в воздухе. Это был подарок — умение читать людей — возможность понимать эмоции, которые наполняли комнату, и контролировать их для своей выгоды.

Я подумывал отпустить ее во второй раз. Если бы не был таким эгоистом, то дал бы ей новое удостоверение с паспортом и позволил жить своей жизнью.

Но я всегда был эгоистичным ублюдком, и она была моим призом.

Тем, что я хотел. Но, более того, неотъемлемой частью договора было то, что она должна была быть в здравом уме, когда ее выпустят, и я знал, что даже моя работа не могла этого гарантировать.

Я наклонился, нажал на пульт под столешницей и включил свет. Я ожидал, что она моргнет, на мгновение потеряв ориентацию. Вместо этого она пялилась на меня.

— Я не понимаю, — проговорила Майя спокойно.

Она была спокойной в этой ситуации. Она всегда была тем типом людей, которые боролись, а не сдавались.

— Я не спрашиваю тебя, — сказал я, сфокусировав взгляд на ее гладкой шее, а затем на губах. — И у тебя нет выбора, нет права голоса, и твое мнение меня не волнует.

Она сжала зубы.

Мое сердце заколотилось. Я любил сражаться. Это было похоже, будто перед быком помахали красной тряпкой. Я придвинулся к столу, впиваясь пальцами в дерево, и мне удалось выровнять дыхание.

— Я не вещь, которую вы можете купить или приобрести, — ее ноздри раздувались. — Я ухожу.

— Ты не можешь, — сказал я тихо.

Она встала, ее колени дрожали, а затем снова села и полезла в сумочку.

Она искала телефон.

Частично она поверила мне, и это было прекрасно, потому что все, что мне было нужно, — хоть какая-то ее часть. Я не хочу, чтобы она была целой, и это не то место, чтобы требовать больше, чем она может дать.

Я хотел только часть ее.

Для того, чтобы подарить ей покой.

Для того, чтобы познакомить с собой.

Забавно, но я всегда считал себя социопатом. Врачи не могли меня понять. Родители были в ужасе от моего интеллекта. Это позволило мне добиваться успеха, что я и сделал. И какое-то время меня это устраивало.

До нее.

А затем мой мир — мир, который всегда был черно-белым, начал приобретать красные оттенки.

Майя Петрова изменила всю ситуацию на корню, но я все еще не был уверен, собирался ли я заставить ее заплатить, искупить свои грехи, или уничтожить нас обоих.

Но разве интересно играть в шахматы, когда вы уже знаете все ходы?

Трясущимися руками она рылась в сумочке.

Ее волосы были длиннее, чем я помнил, а тело более пышным. Александр Петров прекрасно знал, что делал, когда отправлял ее сюда. Я переставил его на другую сторону шахматной доски, ухмыляясь, как дурак. Вздохнув, я отвернулся и пробормотал себе под нос:

— Шах и мат.

Любовь зла — полюбишь и козла.

~ Русская пословица

Мое дыхание было прерывистым, я не могла успокоиться. Я знала, что бежать бессмысленно, плюс я не относилась к тем людям, которые убегают от проблем. Мой отец научил меня этому — тот же самый отец, который только что продал меня в качестве самой высокой платы. Я задумалась, что было поставлено на этом аукционе — моя жизнь? Тело?

Желудок скрутило в узел, когда воспоминания нахлынули на меня, — я знала, что он сделал, во что ввязался.

Мой отец был главарем русской мафии, это не было секретом в нашей семье или тем, что мы пытались скрыть. В конце концов, он также слишком долго сражался, чтобы сделать все правильно: поддерживал все нужные университеты, бывал на всех политических мероприятиях. Мы были нормальными, но только на публике.

Однако были моменты, когда я подслушивала разговор между родителями и удивлялась... Был ли мой отец таким же хорошим, каким хотел казаться для окружающих людей, или это все ложь?

Я получила ответ, когда в старшей школе мой первый парень потерял руку в трагическом несчастном случае.

Ту самую руку, которую он пытался удержать на моем теле, пока я пыталась убрать ее куда подальше, и отец все видел.

Я пыталась не думать об этом, потому что каждый раз, когда жаловалась на кого-то, происходил несчастный случай. Вот почему я старалась держать людей на расстоянии. Если они приближались ко мне, им делали больно.

А также потому, что я оказалась редкостной дурой, неспособной учиться на своих ошибках и пресечь влияние собственной семьи.

Вздохнув, я достала мобильный.

— Не советую этого делать, — мистер Блазик перебрался от стола к дивану и схватил меня за руку, удерживая от звонка. — Я бы не стал.

— Он зашел слишком далеко, — я выдернула руку и набрала номер отца. Но мне не удалось дозвониться.

Вместо этого бодрый голос сообщил, что в настоящее время номер находится вне зоны действия сети.

Дрожащими руками я засунула телефон обратно в сумочку и уставилась в пол.

— Сколько?

— Сколько что? — диван прогнулся под тяжестью веса, когда мистер Блазик присел на него.

— Сколько я стою? — прошептала я охрипшим голосом.

Он молчал в течение нескольких секунд, прежде чем ответить хриплым голосом:

— Для такого человека, как я? Все.

Дыхание застряло в груди. Все болело от предательства отца, от того факта, что я, вероятно, не смогу закончить образование, потому что в какой-то момент превратилась из дочери просто в пешку.

— Ты не плачешь, — заметил мистер Блазик. — Я ожидал больше... эмоций.

— Если буду плакать, вы почувствуете себя лучше? — огрызнулась я. — Или слезы помогут мне спастись?

— Ты будешь в безопасности, — он проигнорировал мою ярость, достал новый айфон и положил его на стол. Затем открыл черную папку, положил лист бумаги рядом с телефоном и протянул мне ручку, которая стоила, вероятно, дороже, чем автомобили некоторых людей. — Подпиши, пожалуйста.

— Вы серьезно просите, чтобы я прямо сейчас передала вам свою жизнь?

— Для начала — она не твоя... — его негромкий вздох был наполнен смирением. — А моя. Я владею тобой... Но предпочел бы, чтобы ты была со мной добровольно.

— Вы такой же больной, как и он, — прошептала я, хватая ручку. Не читая контракт, я быстро написала свое имя внизу страницы.

— Надеюсь, ты будешь сожалеть, что сказала это, — он едва взглянул на бумагу, на которой теперь красовалась моя подпись. — Теперь давай поговорим о твоих... услугах.

— Я не собираюсь обслуживать вас.

Он приподнял брови.

— Извини, а я тебя спрашивал?

— Н-нет, но...

Он поднял руку.

— Ты будешь приходить на работу каждое утро к восьми часам и уходить, когда я разрешу. Все, что ты будешь делать для меня, — совершенно секретно. Если какая-либо информация станет достоянием общественности... Ну...

Да, я знала этот взгляд. Я тоже стану достоянием общественности, но очень специфическим способом.

— Так что, теперь я работаю на вас? — я встала и скрестила руки. — Как долго это будет продолжаться?

— Год, — он протянул руку и наклонил мой подбородок к своим губам. — Возможно больше... если я найду твое общество приятным.

— Я не буду спать с вами.

— Я не просил твоего разрешения.

Я прищурила глаза.

— Так вот оно что? Вам просто нужен красивый секретарь?

— Нечто подобное... — он запустил руку в волосы, затем полез в карман, доставая ключи.

— Пообедаем?

— Подождите, — я покачала головой. — Что это значит? Мой отец продает меня вам, и теперь мы собираемся пойти к «У Венди»? [3] .

— Я ненавижу гамбургеры… — я стиснула зубы. — Но если это то, что ты предпочитаешь... — он прижал ладонь к моей пояснице и направил к двери. Я вернулась обратно, чтобы забрать свой отброшенный телефон. — Оставь его, это твоя старая жизнь, Майя.

Я ненавидела то, что он знал мое имя. А от того, как он произнес его, почувствовала дрожь во всем теле.