Слух мой был до того напряжен, что, когда на самом интересном месте рассказа рядом кто-то звучно крякнул в кулак, я дернулся, как от взрыва. Обернувшись с досадой, увидел позади себя однорукого ветерана Касьяныча. Дослушать то, о чем рассказывал майор, в ближайшее время явно не предстояло.

— Товарищ маршал ждут в кабинете, — сказал инвалид, указывая куда-то своим железным крюком.

Я обреченно допил компот и встал из-за стола, признаться, очень слабо надеясь, что когда-нибудь дослушаю эту историю.

3

Возможно, что если будешь действовать, следуя за вождем,

Сам не совершая ничего,

То и дело будет довершено до конца.

Из китайской «Книги Перемен»

В сопровождении однорукого я прошагал через знакомую уже анфиладу. Дверь маршальского кабинета на сей раз была распахнута. Корней Корнеевич, стоя опять с заварным чайничком в руке, священнодействовал над своей кадушкой с заморским растением.

— Заходи, моряк, — бросил он мне и кивнул на давешнюю кипу бумаг: — Садись, вникай. Ежель что непонятно — потом спросишь, — и продолжил свое занятие.

Я уселся за стол и принялся листать бумаги, исписанные чьим-то крупным, разборчивым почерком. Повествование, впрочем, велось крайне скучно, каким-то суконным языком. Через полчаса мне стало окончательно ясно, что это наипоследнейшая халтура. Теперь, после услышанного недавно в столовой, фигура Корней Корнеича представлялась мне куда более занимательной, чем та, что выплывала из-за этих строк.

Маршал тем временем знай колдовал над кадушкой, что-то подкладывал в землю детским совком, в кабинете густо пахло навозцем. Я уж думал, он забыл о моем присутствии, но спустя некоторое время Корней Корнеич вдруг обратился ко мне:

— Ты уж начало — как-нибудь там сверни покороче. — Пометь себе, чтоб не забыть. В общем — в рабочее-крестьянской семье... Юность трудовая... С тринадцати лет на заводе... Записал?

— А на каком заводе? — спросил я. — Понимаете, Корней Корнеевич, в таких вещах подробности — иногда самое интересное.

— Гм... — задумался маршал. — Может, и не завод, а фабрика была... Да ты уж сам давай, морячок. Что-нибудь похудожественнее. Долго, главное, кота за хвост не тяни... А дальше как? Боле-менее?

Я посмотрел на свои пометки:

— Не совсем. Вот еще... Про бои возле Константиновки подробнее бы.

Маршал наморщил лоб:

— А чего там подробнее?.. Ну разве — портупей у меня там, помню, скоммуниздили. Новый совсем, кожаный!.. Да это не пиши, не пиши, не для мемуара это, хрен с ним, с портупеем!.. Хотя тогда — жалко было... А так... ну, что там?.. Степь голая была, палили здорово... Давно дело было... В общем, изобрази что-нибудь.

Я сделал кое-какие почеркушки у себя в блокноте и наконец предложил:

— Что если так? «На нашем пути, куда ни кинь взгляд, простиралась испаленная жаром войны, иссеченная снарядами степь. Вдали, на расколотом взрывами горизонте...» — и осекся — такой пошлятиной дохнуло на самого от собственной писанины.

Маршала, однако, мои скромные литературные потуги привели едва ли не в восхищение:

— Во, молодцом! То что надо! — воскликнул он. — Как бишь там? «Иссеченная»... Здорово! Давай, моряк, жми дальше в том же духе! А ежели что еще...

— Корней Корнеевич... — отважился я.

— Ась?

— Знаете, про бои многие военные писали в своих мемуарах. А вот бы о чем-нибудь еще...

— К примеру?

— Ну, вы прожили большую жизнь, были, наверно, и другие запоминающиеся события? Может быть, какие-то трения с властями?

— А чего мне с ними тереться? — не понял маршал. — В бане, что ли?

— Может, арестовать вас когда-то пытались? — подсказал я (уж больно хотелось вкрапить в маршальский «мемуар» ту историю). — Сейчас многим это особенно могло бы быть интересно.

— Арестовать?.. — хмыкнул Корней Корнеевич. — Охотников-то хватало. Ну да чего их поминать-то, покойничков?

— А все-таки расскажите, — стал клянчить я. — Сейчас об этом вполне можно написать.

Маршал задумался ненадолго и согласился:

— Оно правда, времена нынче — мели что хочешь... Ладно, чего ж не рассказать. Была одна историйка...

Я уже приготовил блокнот записывать, но поведать мне Корней Корнеевич так ничего и не успел — в этот самый миг в кабинет вшагнул майор Евгень Евгеньич и звонко щелкнул каблуками.

— Чего? — спросил Снегатырев. — Ладно, ладно, говори, — и указал в мою сторону: — Он — свой.

— Только что звонили из Центра... — косясь на меня, произнес тот нерешительно.

— Чего там? Опять? — нахмурился маршал.

— Так точно — опять!

— Эдак помереть не дадут, — пожаловался мне Снегатырев. — Ну, ты иди, морячок, сочиняй, после покажешь... Касьяныч! — позвал он.

В мгновение ока расторопный ветеран был тут как тут.

— Проводи, Касьяныч, служилого, — кивнув на меня, распорядился маршал. — А ты, — сказал он мне, — ты давай, морячок, не скучай, работай. С этим со всем разберусь — тогда свидимся.

Выходя из кабинета вслед за Калистратычем, я оглянулся и увидел, как Снегатырев взводит затвор пистолета. То же самое сделал и майор.

— Сообщи — выезжаю, — приказал ему маршал и сунул пистолет в карман кителя.

* * *

Комнатка, отведенная мне в верхнем этаже маршальского дома, отличалась неприхотливой казарменной простотой: казенная железная койка, застеленная суконным одеялом, стул, стол, видавшая виды настольная лампа с облезлым абажуром, такая же облезлая тумбочка. Всё. Впрочем, большего мне было и не нужно.

Уже подступила ночь, а я все еще сидел над своей галиматьей, не в силах выкарабкаться из слов. В моей разбухшей от событий этих двух дней голове они давно уже потеряли всяческий смысл и отдавались пустым гулом, как если стукнуть палкой по порожнему горшку. «...На всем нашем пути, куда ни кинь взгляд...»Или лучше — «куда ни брось»?.. Нет, наверно, все же «куда ни кинь».. «...Куда ни кинь взгляд, простиралась испаленная жаром войны, иссеченная снарядами степь...»Муть, конечно. Сойдет, впрочем... «Вдали, на расколотом взрывами...»А может, «на распаханном»? «...на распаханном взрывами горизонте... со всех сторон...»Нет, все же чушь! «...на расколотом взрывами горизонте с грохотом взметались...»

Без стука открылась дверь, и в комнату вошла Лайма с подносом. Юбочка на ней была уже другая — даже еще короче, чем в прошлый раз.

— Сережа, ужин, — сказала она, располагая рядом с моей писаниной чай и бутерброды.

Все-таки она была фантастически красива!

— Спасибо! — Я вскочил с места. И, чтобы она не сразу ушла, спросил: — Лайма, а вы давно здесь?

— Давно, — сказала она, кажется, не очень склонная к беседе, — но скоро уже уйду.

— И куда, если не секрет?

— В Центр, конечно. Не всю жизнь подносы носить.

— А там что вы будете делать? — тянул я не складывавшуюся явно беседу.

— Откуда знаю? — пожала красавица плечами. — Какая вакансия будет... Неважно! Главное — туда попасть. Через год обещают перевести.

— Ну, еще через целый год!.. — обрадовался я, довольный, что еще не раз увижу ее, однако Лайма восприняла мои слова по-своему.

— Вы думаете, вас туда возьмут раньше? — жестко спросила она. — Хотя — с вашим дядей... Ведь Погремухин — ваш дядя, так?

Я растерялся:

— При чем тут дядя?.. Да и не больно, честное слово, я туда рвусь.

Лайма смерила меня уничижительным взглядом:

— Не считайте меня дурочкой, Сережа. Тут все хотят в Центр. — С этими словами она взяла поднос и повернулась к двери, но я прикоснулся к ее плечу:

— Минутку... Лайма... — Не знал, как продолжить, но больно уж не хотелось, чтобы она уходила.

Красавица горделиво отстранилась от меня:

— Только без рук, Сережа — вы еще слишком тут новенький, чтобы руками...