Юный граф также был не в восторге от своего решения. Во-первых, он должен был признать, что Бретей ничуть не уступал родовому гнезду Омалей, а уж после осеннего ливня и вовсе представлялся землей обетованной. Во-вторых, охоту он любил и слегка досадовал, что отказался от участия в благородной забаве. И, в-третьих, — выпитое накануне бургундское недвусмысленно давало о себе знать головной болью и отсутствием аппетита. Но решение было принято, хорошее или дурное и менять его не следовало. Уж это-то взбалмошный мальчишка сумел за свою жизнь понять.

Меж тем свита графа де Бар не чаяла дождаться окончания пути. Их вовсе не радовала необходимость сопровождать юного Лоррена в его долгом путешествии. Но что делать, если путешествие в компании с графом было для них единственной возможностью увидеть Париж. Однако сейчас молодые люди с тоской думали о счастливцах в Бар-сюр-Орнен, на несколько лет избавленных от необходимости исполнять прихоти сеньора.

— Ну, что же вы, господин де Броссар? — юный шевалье был более не силах терпеть молчание воспитателя.

— Ваше сиятельство? — шевалье всем своим видом изобразил полнейшее недоумение.

— Пожалуйста, — смутился мальчик. — Я не понимаю. Вы… Я вас чем-то обидел?

Молодой человек за несколько недель проведенных с новым воспитателем успел понять, что молчание шевалье де Броссара означает одно — граф де Бар опять сделал что-то не то. А уж если его начинают именовать просто титулом — дело совсем плохо. Причем его сиятельство никак не мог уловить, какие именно поступки сеньора Барруа и Лоша вызывают неудовольствие достойного шевалье.

— Меня? Ни в коем случае. Если не считать того, что мой плащ не просох, лошадь не отдохнула, а дорога… Впрочем это вряд ли может называться дорогой. — Шевалье де Броссар решил, что сказал все, что было нужно, и сосредоточился на том, чтобы объехать глубокую лужу некстати разлившуюся посреди дороги.

— Я не понимаю, — граф де Бар был поистине несносным ребенком, однако никто не мог сказать, что этот юный шевалье не может добиваться своего.

— Действительно, очень сложно понять, ваше сиятельство, что все, чем обладает и может похвастаться граф де Бар, досталось ему по наследству. А сам его сиятельство может пока бахвалиться лишь тем, что все его люди стараются выполнять капризы и прихоти сеньора вовсе не из желания ему услужить, а только чтобы не связываться со вздорным мальчишкой.

Юный шевалье чуть было не задохнулся от возмущения, рванул повод. И едва удержался в седле, когда лошадь встала на дыбы. Несколько мгновений ушло на то, чтобы восстановить равновесие и еще несколько — на то, чтобы всадник и лошадь вновь сделались друзьями.

— Вот видите, шевалье, к чему приводит несдержанность, — обронил господин де Броссар, в то время как молодые шевалье на службе его сиятельства подъехали ближе, дабы в случае необходимости помочь.

— Глупая скотина, — тон мальчика вовсе не соответствовал словам, что он произнес, так что лошадь не обратила на них ровным счетом никакого внимания.

— И все же вы не воспользовались ни хлыстом, ни шпорами, — как бы между делом заметил де Броссар.

— Но я же сам был виноват, — молодой человек, державшийся в седле для своих лет почти безупречно, удивленно взглянул на воспитателя. — Нечего было за повод дергать. Хлыст и шпоры, — фыркнул он.

В тоне мальчика явно читалось снисхождение к человеку, не понимающего таких очевидных вещей:

— Да она бы меня сбросила… Знаете, де Броссар, может она и заслуживает небольшого урока… Но, — шевалье задумался. — Во-первых — если эта малышка решит показать характер, мне с ней все равно не сладить, а во-вторых, — граф тряхнул головой, — все же это я был виноват.

— Отрадное благоразумие… и рассудительность, — тон шевалье де Броссара не изменился. — А вы не пытались относиться к людям так же как к лошадям?

— Господин де Броссар, простите, я наверное действительно что-то не то сделал, — юный граф бросил на воспитателя взгляд, способный растрогать даже ландскнехта. — Но я, право, не понимаю, — голос мальчика задрожал.

Воспитатель вздохнул:

— Шевалье, я заметил, что вы не пытаетесь применить силу там, где можете получить отпор. И способны признавать свои ошибки, коль скоро вам пришла охота их допустить. Видите — все очень просто. Ваши люди так же как эта лошадь и даже в большей степени, чем она ничем не обязаны вашему сиятельству. И в любой момент могут покинуть службу. Лошадь может вас сбросить, а ваши люди — оставить на дороге с кучей вещей.

Впрочем, что бы ни говорил господин де Броссар, молодые офицеры на службе его сиятельства ни за что бы не бросили его на пути в Париж и вряд ли позволили кому-нибудь из слуг проявить подобную неблагодарность по отношению к отпрыску благородного рода. На то были причины.

Пока что молодые шевалье благоразумно отстали, дабы не мешать высокоученой беседе воспитателя и воспитанника. Капризный мальчишка отличался еще и злопамятностью. То есть у юного графа просто хорошая память и он никогда ничего не забывает. Так и следует всем объяснять. Воспитатель — он что? — ему по должности положено воспитывать идеального дворянина, ну, уж если не получится, то — идеального придворного. А их дело — служить. Кстати, юный шевалье вполне может их отослать. Тогда — прощай мечты на лучшую жизнь, придворные забавы. Участь вечных провинциалов казалась молодым людям столь неприглядной, что они не сговариваясь дали себе слово не препятствовать капризам его сиятельства, не напрашиваться на неприятности, высказывая неуместные замечания, и не препятствовать забавам юного вельможи.

А теперь оставим графа де Бар на большой дороге, шевалье де Бретея в его собственном замке и переместимся на юг, в Испанию, в королевство одновременно очень счастливое и очень несчастное. Счастливое, ибо Всевышний богато одарил эту землю и живущих на ней людей, несчастное — потому что обитатели королевства далеко не всегда умели достойно пользоваться этими дарами.

У ее католического величества королевы Изабеллы де Валуа появилась новая игрушка. Игрушка отличалась белокурыми локонами, наивным взглядом голубых глаз и дивной непосредственностью. Кукла королевы Изабеллы звалась Агнесой Хагенау, вернее сказать, «ее сиятельством графиней Хагенау». Правда надменные испанцы, обычно до мелочей соблюдавшие этикет, ни разу не обратились к восьмилетней крохе подобным образом. Ибо малышка была не просто очередной дочерью очередного союзника при дворе короля Филиппа.

Дочь принцев Релинген и внучка императора Карла V стала нареченной невестой инфанта дона Карлоса. И титуловать будущую королеву Испании как простую графиню ни у кого из вельмож не поворачивался язык. Ибо все помнили старинную истину о том, что провинившийся язык отрубают вместе с головой. Его католическое величество, король Филипп, все же сжалился над подданными, пребывающими в состоянии растерянности, и объявил, что коль скоро невеста его сына еще и дочь принцев, и его племянница, не будет нарушением этикета обращаться к донне Инес просто «ваше высочество».

Еще одно обстоятельство весьма тревожило придворных его католического величества. Впервые в своей жизни они вынуждены были изо дня в день встречаться с ребенком. Не то чтобы благородные гранды и их не менее благородные супруги не имели представления, что такое дети и откуда они берутся — у многих славных семей было до дюжины детей и даже больше. Однако, следуя обычаю, дети воспитывались кем угодно и где угодно, но только не в родительском доме.

Вообще-то говоря, обычно это были проверенные монастыри строго устава, и чем знатнее была семья, тем более строгий монастырь она выбирала для воспитания своих отпрысков. Так что дети и родители встречались обыкновенно во время торжественной церемонии по случаю бракосочетания сына или дочери, если таковое не осуществлялось по доверенности. Нет, конечно, существовали семьи этих, как их там, «маранов», которые относились к воспитанию детей абсолютно безответственно, вверяя неокрепшие детские души заботам сомнительных нянюшек, мамушек и «воспитателей». И пожинали в результате горькие плоды вероотступничества и непочтительности к королевской власти.