Стоило только семейному «форду-кортине» подъехать к какой-нибудь горной деревне, как отец махал руками и приказывал садовнику тормозить. Он открывал двери и, словно сказочный крысолов, вел моих сестер и меня в ближайшую чайную. При этом ноги его могли быть в Атласских горах, но мыслями он уносился в Гиндукуш. А чайная для отца становилась афганским караван-сараем, мятный чай превращался в зеленый чай, а берберы были пастухами из его любимого Нуристана.

— Здесь сердце Марокко! — восклицал он. — Забудьте всю чушь, которой вас пичкают в школе. Эти места — вот что действительно нужно изучать.

— Но чему здесь учиться, баба?

Отец задумывался, допивал чай и со стуком ставил стакан на стол.

— Дети, только здесь вы можете понять, почему сердце бьется так, как оно бьется.

Однажды в самом начале сентября я послал Зохру в Земельный кадастр поискать пропавшее дело, а сам направился в центр города послоняться у отеля «Линкольн». Этот район, по моим ощущениям, был ядром города — местом, куда давным-давно упало семя Касабланки. Люди здесь отличались от других. Лавочникам на самом деле было безразлично, покупаете вы что-нибудь у них или нет. Они не удерживали клиента, когда тот уходил, и радовались, если он оставался и беседовал с ними. Дни проходили в разговорах о былых днях.

Я сидел на табурете с виниловым сиденьем в бакалейной лавке и, отгоняя рукой мух, слушал историю о том, как жилось в Касабланке до войны. Бакалейщик по имени Оттоман, полный седой мужчина в очках и с крупными, покрытыми пушком родимыми пятнами по всему лицу, рассказывал о тех днях, когда Касабланка была известна во всем мире, когда название этого города было синонимом понятий «модерн» и «экзотика».

— Магазины были полны дорогих товаров из Парижа, Лондона и Рима, — вспоминал он, гладя лоснящуюся полосатую кошку, уютно свернувшуюся калачиком у него на коленях. — Мужчины тогда ходили в шляпах, а женщины — на высоких каблуках. От них пахло духами.

Он умолк, чтобы перевести дыхание, после чего продолжил:

— На улицах было светло и чисто, и все жители города считали Касабланку настоящим раем.

— Почему же центр города переместился в Маариф? — спросил я.

Бакалейщик потер нос большим пальцем.

— Вообще-то по всему Марокко ценят старину. Люди понимают, что все старое — это хорошо. И только жители Касабланки как дети. Они непостоянны. Им нравится все блестящее, все новое. Здесь раньше все блестело как алмаз. Но стоило только блеску исчезнуть, как они устремились отсюда в Маариф.

— Я слышал, что рестораны в Касабланке когда-то считались самыми лучшими в мире, — сказал я.

Лицо бакалейщика застыло, глаза подернулись дымкой воспоминаний.

— О да! — сказал он. — Да, это правда! Вон там был один… — Оттоман показал за окно. — Он назывался «Мальчик-с-пальчик». Что это было за место! Что за обстановка! Помню, я пригласил туда жену, когда мы были еще молодоженами. Она была в черном платье, а я — в свадебном костюме. Я подкопил немного денег, и мы поужинали тогда просто по-королевски. Все это до сих пор так и стоит у меня перед глазами.

Оттоман снова замолчал и пристально посмотрел на рой мух в глубине лавки.

— Там пахло лилиями и тихо играла арфа. На официанте был передник — такой белый, какого я никогда не видел. А щеки у него были выбриты настолько, что казались розовыми.

— А что вы ели?

— О, что мы ели, что мы ели! — ответил он с тоской. — Я до сих пор помню вкус той пищи! Моя жена заказала утку. Ее подали с зеленым горошком и спаржей, таявшей во рту.

Бакалейщик замолчал, погрузившись в воспоминания.

— А я ел бифштекс, — вновь заговорил он тихо. — Он был с кровью, а на гарнир — картофельное пюре.

Приближалась осень. Жестокая летняя жара смягчила свой пыл, а наш сад взорвался яркостью красок: красный гибискус, нежно-розовые мимозы, желтый жасмин и изысканный страстоцвет — и все это на фоне ослепительной, темно-красной бугенвиллеи. Дар Калифа был прекрасным оазисом, окруженным реальностью. Ариана после школы возилась со своей черепахой, малютка Тимур, причмокивая, сосал в тени молоко, а я сидел рядом и удовлетворенно смотрел на них. Пусть здесь и были свои местные трудности, но, к счастью, мы расстались с нашей прежней жизнью.

Когда у нас звонил телефон, то на другом конце неизменно оказывался родственник или друг, а не какой-то вызывающий раздражение голос, пытающийся продать тур или зазывающий вкладывать средства в пенсионный фонд. Здесь мы обходились без компьютеризированных коммутационных панелей, без счетчиков на парковке, без пробок на дорогах и без треугольных сэндвичей с модными названиями. Конечно, существовал языковой барьер, да и культурный тоже, но я чувствовал себя гораздо счастливее, чем долгие годы до этого.

Однажды поздним вечером мне позвонил мой близкий друг и сказал, что его дом в Калифорнии сгорел дотла. Ничего не осталось. На следующее утро я попросил Зохру побеспокоиться о страховке на случай пожара. Полис, который она нашла, был на удивление дорогим, но я посчитал, что дело того стоило.

Когда Осман узнал, во сколько обошлась нам страховка, он презрительно рассмеялся и заявил:

— Всем известно, что страховка на самом деле не действует.

— Как это не действует?

— Единственный способ уберечься от пожара, — продолжил он, — с помощью лягушки.

Я удивился:

— Лягушки?

— Oui,мсье Тахир.

Осман жестами стал показывать, как работает этот метод.

— Сначала вы ловите лягушку, потом убиваете ее, высушиваете, натираете солью и вывешиваете на парадной двери.

— И каким образом это поможет, если в доме случится пожар?

Осман страшно удивился вопросу.

— Если дом начнет гореть, — пояснил он снисходительно, — вы просто снимете лягушку и положите ее себе в карман.

— И?..

— И когда вы зайдете в дом, пламя вас не коснется.

Человек с ослом, запряженным в повозку, облюбовал место возле нашего дома, чтобы продавать плоды кактуса. О том, что он прибыл, мы узнавали по его трескучему голосу. В этом было что-то успокаивающее. Мы махали руками в ответ на его приветствие, сидя на веранде. У нас над головами проносились стаи белых ибисов, их было хорошо видно в близившихся сумерках. Птицы летели к морю, в направлении заката, их крылья отливали золотом. Я никогда не видел ничего более красивого.

Однажды осенним утром густой соленый туман пришел с Атлантики подобно дыханию дракона. Он опустился на Дом Калифа, на сад и заглушил суету трущоб. Не теряя времени, Хамза бегом открывал все двери и окна нараспашку. Туман бесшумно проникал в сам дом. Я был в душе, когда Хамза забежал ко мне и распахнул окно.

— Туман принесет барака, — пояснил сторож. — Благословение на наши головы! Он очистит дом!

К полудню туман рассеялся под воздействием солнечного тепла. Казалось, колдовские чары разрушились и вернулась реальность. Для меня в доме ничего не изменилось, но Хамза был уверен, что произошло некое чудесное превращение.

— Дом пахнет по-иному, — сказал он. — Я работаю здесь долгое время и чувствую это.

Я заметил, что не могу согласиться с ним, поскольку туман образуется за счет испарения влаги и не имеет ничего общего с очищением, баракаили джиннами.

В обычной обстановке сторож стал бы оспаривать мое мнение. Но сейчас он засунул руки в карманы и сквозь зубы сказал:

— Конечно, мсье Тахир. Вы правы.

На следующий день Зохра прибыла в Дар Калифа вся в слезах, с покрасневшими глазами. Я спросил ее, что произошло. Но девушка лишь отмахнулась от меня.

— Все в порядке, — ответила она, сморкаясь в платок. — Не о чем беспокоиться.

Но когда я повторил свой вопрос, Зохра уже не могла сдерживаться, боль вылилась через край.