Осман показал на меня:

— А вот и он.

Все трое устремилась ко мне, а за ними и садовник. Потом из кухни прибежала кухарка, которая позвала горничную, а та, в свою очередь, привела няньку. Под конец из дома гурьбой вышли мастера, чтобы посмотреть, что происходит. Они выстроились, выражая почтение так, будто находились в присутствии святого.

— Джинны слушают вас, — сказал Хамза.

— У вас есть барака, — добавил Осман.

— На вас благословение, — вставила горничная.

Я попытался отмахнуться от них, ведь я не просил джиннов помочь Хамзе, поскольку вообще в них не верил. Но они заявили мне, что в этом не может быть и сомнения. Все благодарили Аллаха за то, что он благословил меня. Я попытался объяснить им, что они ошибаются, но никто и слышать ничего не хотел.

Все принялись по очереди славить меня. Они говорили, что у меня чистое сердце, называли меня дитем, еще не испорченным реальностью жизни. Слушать все это было приятно, поскольку сказанное в значительной мере отличалось от того, что обычно говорилось обо мне. Наконец мне это надоело. Я закричал на них и попытался объяснить, что на самом деле все обстоит не так и мое сознание постоянно наполнено такими мерзкими мыслями, каких никому из них даже и не представить.

— Только благословенный может говорить, что это не так, — ответил Медведь.

— Он доказывает свой барака,отрицая это, — добавила кухарка.

— У него есть сила, поскольку он — потомок самого Пророка, — сказал Хамза.

Осман собирался тоже что-то сказать, но вместо этого помчался в бидонвиль.Он вернулся через пять минут со своей маленькой дочкой. Девочке было три месяца от роду, и она страдала от сильного жара.

— Пожалуйста, коснитесь ее лба своей рукой, — попросил Осман. — Ваш баракавылечит ее.

Когда я был еще маленьким, отец предупреждал, чтобы я помалкивал о нашей родословной, когда окажусь в арабском мире. Он говорил, что быть потомком Пророка большая честь, но это настолько серьезно, что упоминать об этом никогда не следует.

Прошли годы, и я прочел о последних часах жизни Пророка Муххамада. Рассказывают, что якобы на смертном одре он приказал, чтобы его ближайшие последователи собрались вокруг него. Пророк сказал им, что собирается вскоре покинуть бренный мир. Но прежде чем уйти, он должен оставить им две самые дорогие вещи из всего того, чем владеет. И первой был Священный Коран, а второй — его семья.

Такое наследство могло показаться странным, но с того самого времени все мусульмане заняты им. Ближайшие члены семьи Муххамада, часто называемые на Востоке «Людьми плаща», почитаются всеми последователями ислама. Ни одна из семей не вызывает такого уважения, и ни одна не оказала такого динамического влияния на исламское общество. Среди прямых потомков Пророка множество философов, поэтов, географов, воинов и монархов.

Я был тронут тем, что Осман посчитал меня целителем из-за крови, текущей в моих жилах. В тоже само время я был смущен и отчасти потрясен. Я дал ему таблеток, чтобы снять температуру у его дочери, и сказал:

— Это поможет лучше любого моего врачевания.

Порт в Касабланке — самый большой в Африке. Он раскинулся на многие километры по берегу, являясь городом сам по себе. По периметру его протянута колючая проволока и стоят посты, порт патрулирует вооруженная полиция. Десятки причалов, оборудованных гигантскими портовыми кранами, готовы разгрузить торговые суда, прибывшие сюда со всех уголков мира: из Шанхая и Сан-Паулу, из Хельсинки и Гонконга, из Иокогамы и Владивостока. Невозможно угадать, что находится во всех этих одинаковых стальных контейнерах. Это становится известно, лишь когда инспекторы из dоuane, таможни, приходят и срывают свинцовые печати, выставляя содержимое контейнера на площадку.

Я по-настоящему страшился процедуры уплаты марокканской пошлины на ввоз. В порту ходила масса ужасных историй. Я слышал о людях, чьи товары задерживались на годы и даже на целые поколения. Камаль рассказал, как его отец однажды так расстроился, узнав размер пошлины, что поджег контейнер, полный оборудования, и ушел.

Мы провели три дня в кафе у главных ворот порта. Кофе там был еще гуще и темнее, чем где-либо в Касабланке. Как и всё на расстоянии двух километров от доков, он вонял тухлой рыбой. Публика в кафе собиралась не очень деликатная, обычным нарядом его завсегдатаев были оборванные джеллабы,а обувью — изношенные бабуши.Во всем кафе было не найти ни одного бритого подбородка.

Некоторые их присутствовавших играли в шашки пробками от бутылок на самодельных досках, другие, сгрудившись, травили байки о своих путешествиях и похождениях.

— Все они — лгуны, — сказал Камаль. — И все — воры.

— Тогда что мы здесь делаем? Почему не идем сразу в здание таможни?

— Исследование, — пояснил он. — Мы проводим исследование.

На четвертый день мы стояли рядом с кафе у тележки, с которой чашками продавались отварные улитки. Камаль перекинулся несколькими фразами с одноглазым продавцом, а я попытался сделать вид, что неплохо провожу время. Нетрудно было догадаться, что я здесь — чужак. Я не знал правил. Я притворился, что мне нравятся эти моллюски. Камаль приказал мне не открывать рта.

— Люди едят улиток не потому, что они им нравятся, а потому что они дешевые.

Одноглазый продавец медленно моргнул и насыпал мне еще чашку бесплатно. Он сказал, что поскольку мне нравится его товар, то я могу выступать в качестве рекламы. Мы стояли, чавкали улитками и смотрели на все, что ехало мимо нас на колесах. Платформы с целыми бревнами из Бразилии, вилочные погрузчики, велосипеды, мотороллеры, вагоны, цистерны, локомотивы.

На пятый день Камаль сказал, что нам пора идти непосредственно в порт.

— Но есть проблема: у нас нет пропусков, так что нам туда не войти.

— А как мы получим контейнер, если мы не сможем попасть в порт?

Камаль внимательно посмотрел на главные ворота. Их охраняли трое полицейских. Всех, кто не имел пропуска, заворачивали назад. Мы видели, как какой-то мужчина попытался дать полицейским взятку. Его задержали, надели ему наручники и увели. Но тут в ворота пропустили официанта из кафе, он нес сотрудникам таможни серебряный чайник с мятным чаем.

Я оглянулся. Камаль куда-то исчез. Когда я повернулся снова, он, одетый в красно-коричневую жилетку, балансировал подносом, на котором стоял стакан чая.

Три часа я ждал его, стоя рядом с продавцом улиток. Мы обменялись вежливыми фразами и поговорили об улитках. Вы и не представляете, сколько нового я узнал об этих маленьких существах в панцире. Продавец сказал, что его семья торгует в порту улитками уже сотню лет. Они занимались этим и до французской оккупации, когда Касабланка еще походила на деревню.

Затем он объяснил мне, что его предки были когда-то целителями. Они были берберами с гор и лечили больных только им известными средствами.

— Для приготовления этих средств использовались растения? — спросил я.

Продавец поморщился.

— Нет, мы всегда пользовались исключительно улитками. Они и есть лекарство, но больше денег можно заработать, если продавать их как пищу.

Я надеялся сменить тему разговора, но одноглазый торговец еще не все рассказал.

— Существует так много видов улиток, — поведал он мне с видимым удовольствием, — и у каждого вида свое применение. Морскими улитками можно лечить тиф, кашель легко снимается древесными улитками, а если женщина хочет заставить мужчину жениться на ней, ей нужно всего лишь поесть улиток, сваренных в воде с добавлением менструальной крови.

К счастью, в этот момент вернулся Камаль.

— Они затеяли с нами игры, — сказал он.

— Мы сможем получить мебель?

Камаль посмотрел мне прямо в глаза.

— Да, но таможня хочет, чтобы вы заплатили пятьдесят тысяч долларов.

На следующее утро неожиданно позвонил Пит. Я сидел на лужайке и грелся на солнце, читая книгу по истории берберов. Хамза отнес мое плетеное кресло на самое солнечное место и настойчиво передвигал его каждые несколько минут, следуя за перемещением солнца. Я был благодарен ему за внимание, но постепенно снова начал раздражаться, поскольку это мешало чтению. Два других сторожа притаились неподалеку. Им тоже хотелось хоть чем-то услужить мне.