Отца тянуло на дачу не просто желание отдохнуть, он истово любил природу. Весной его приводили в трепет цветущие вишневые сады. Отец мог часами любоваться густо усыпанными бело-розовыми цветами ветками яблонь. Сирень, каштаны, розы, белая акация — трудно перечислить все его любимые кустарники и деревья. Пора цветения — его любимое время года. Крестьянской натуре так созвучно весеннее возрождение природы. И напротив, осеннее умирание приводило отца в уныние. Даже красочное разноцветье опадающих в солнечный осенний день листьев не возвращало ему хорошего настроения.
Любил отец и животных. В Киеве у нас жили две собаки: трофейные курцхаары. Их подарили ему возвращавшиеся из Германии на родину приятели-генералы. Мама животных не очень жаловала. Они вносили разлад, нарушали незыблемость установленного ею порядка; но внешне свою неприязнь она старалась не проявлять, терпела. В ней боролись два начала: с одной стороны, общение с животными благотворно влияет на формирование характера детей, с другой — от них можно набраться всякой заразы.
Кроме собак, у нас жили кролики, утки, гуси, цесарки — хозяйство моей бабушки Екатерины Григорьевны, маминой мамы. Она не мыслила себя без работы и весь день прибирала, кормила, поила своих питомцев.
Зная склонность отца к животным, ему постоянно тащили потерявшихся в лесу детенышей. По дому носились белки, очень любившие закапывать орехи в косы моих сестер. Они неведомым образом заранее узнавали о приходе отца и, едва он открывал дверь, обшаривали карманы его костюма в поисках гостинца. Отец блаженно улыбался. Конечно, от белок в доме порядка не прибавлялось, то прогрызут дыру в скатерти, то разобьют что-нибудь.
Другим киевским приемышем отца стал лисенок. Охранники нашли его на даче. Постепенно он превратился в большого рыжего лиса. Характером он был нелюдим, весь день прятался в саду, где отрыл себе надежные убежища. Кормить себя он снисходительно позволял нам, но признавал только отца. Когда отец возвращался с работы и шел на свою вечернюю прогулку, лис следовал за ним по пятам. Стоило отцу подняться в дом, он мгновенно исчезал. Лис оказался не без греха. Он охотился на бабушкиных питомцев, и по ночам то и дело обитателей дома будил истошный птичий гомон. Утром находили следы преступления — кучу перьев под кустом. Бабушка грозила страшными карами, но разбойнику все сходило с лап, он прикрывался широкой спиной отца.
Предоставленная отцу после переезда из Киева государственная дача располагалась в бывшем дворце московского генерал-губернатора, дяди последнего царя, Великого князя Сергея Александровича. До войны там размещался однодневный дом отдыха Московского комитета партии. Отдыхали секретари МК, секретари райкомов, работники Моссовета. Две комнаты в свитском флигеле до 1938 года занимал и отец.
После войны, а может и раньше, обстоятельства изменились, во дворце поселился секретарь МК и ЦК Александр Сергеевич Щербаков. В свитских помещениях разместилась охрана. После смерти Щербакова дача отошла его преемнику Попову, а теперь тут предстояло жить нам. Огромный двухэтажный дом, по моде конца прошлого века построенный в псевдоготическом стиле с переплетами окон в виде крестов. К дому в полную высоту здания примыкал застекленный зимний сад.
Напротив входной двери во дворе в густой траве скрывался вход в бункер-бомбоубежище — обязательная принадлежность всех дач членов Президиума ЦК в те годы. В последующий период их уже не строили. От дома по лужайке дорожка круто спускалась к Москве-реке.
Отец и в Москве попытался завести белок, но они не прижились, при первой возможности убежали в лес. Правда, они снисходили до того, чтобы взять из рук орех или сухарик. За что и поплатились, вскоре их перебили мальчишки из соседней деревни Усово.
Самым крупным обитателем в «зоопарке» отца стал самец косули. Нрава он был кроткого, щипал травку, иногда прогуливался с хозяином, вольностей себе не позволял, от людей держался на расстоянии. Только по весне, когда тоска по подруге пересиливала остальные эмоции, он становился крайне раздражительным. Тут зевать не приходилось, особенно женщинам. Он не пропускал ни одной юбки. Ухаживание проходило своеобразно: сначала он долго и незаметно приглядывался к намеченной жертве, а затем, улучив момент, разгонялся и поддавал лбом пониже спины. У одних это вызывало смех, у других возмущение. Особенно, у дородных матрон, приезжавших к отцу в гости со своими мужьями. Как бы то ни было, такой способ выражения чувств заставлял держать форму, не расслабляться. Наступало лето, и пора тревог кончалась, двуногие теряли свою привлекательность.
Недолго у нас на даче погостил белый медвежонок. Один из штурманов полярной авиации Петр Георгиевич Петухов привез его из очередного северного рейса совсем крошечным, размером с собаку. В квартире ужиться с медведем ему не удалось. И в качестве щедрого дара от старого знакомого зверь перекочевал к заместителю начальника охраны отца Леониду Трофимовичу Литовченко. Тот, зная страсть отца к живности, притащил его на дачу. Нашим восторгам не было границ. Правда, радовались не все. Леонид Трофимович отнесся к гостю с подозрением и обходил его на почтительном расстоянии — все-таки зверюга. Остальные тискали, трепали и гладили щурившегося от удовольствия малыша. Однако вскоре начались трудности. У медвежонка оказались длинные, пусть не очень острые когти и серьезный характер. Он требовал к себе внимания. Больше всего ему нравилось сосать палец или пуговицу. Поначалу это возбуждало любопытство, но быстро надоедало, а звереныш не мог понять, почему у него отбирают любимую игрушку, а может быть, маму. Он бежал следом, хныкал, норовил встать на задние лапы, обхватив передними своего новоявленного друга. Тут оставалось рассчитывать только на собственную ловкость. Один из дежурных секретарей отца из ЦК, заслышав о диковинке, приехал на дачу полюбопытствовать. Пылкая привязанность стоила зазевавшемуся гостю разодранного в клочья пиджака.
Возникла и иная проблема. Медвежонку полюбилось греться на солнышке, он заваливался на теплом асфальте и блаженствовал. В эти моменты его лучше было не беспокоить. Он облюбовал себе место у ворот и принимал солнечные ванны с утра, как раз когда отец отправлялся на работу. Медвежонка манили, тащили за лапы, он отбивался, потом начинал носиться за нами, детьми, включаясь в игру. Тут-то водитель отца и выбирал подходящий момент, чтобы вырваться из плена. По правде говоря, эти задержки не вызывали у отца никакого раздражения.
Но зверь есть зверь. Медведь вырос, пришлось его отдать в зоопарк.
Международные дела после смерти Сталина достались его преемникам в чрезвычайно тяжелом состоянии. Вот типичный пример взаимоотношений двух держав в те годы. 27 июля 1953 года американский пилот Ральф С. Барр на истребителе Ф-86 сбил над Китаем наш пассажирский самолет Ил-12, следовавший из Порт-Артура в Советский Союз. Пятнадцать пассажиров и шесть летчиков погибли. Пилот, конечно, видел, что это гражданский самолет, но рядом в Корее бушевала война…
Мы не остались в долгу. 30 июля вблизи Владивостока в районе мыса Гамова сбили американский Б-50. Око за око, зуб за зуб.
Шла «холодная», а кое-где уже и «горячая» война. Новому руководству приходилось брать в свои руки руль, не сбавляя скорости. Если некоторые члены Президиума ЦК и раньше касались международных отношений, другие по долгу службы занимались проблемами обороны и новыми видами вооружений, то отец, вернувшись в Москву, был далек от всего этого. Теперь, не отрываясь от жилищного строительства, борьбы за сборный железобетон, столь любимого им квадратно-гнездового способа посадки картошки, он осваивал новую область. И не просто осваивал, жизнь требовала принятия немедленных решений. Причем каждая ошибка могла обойтись очень дорого. Обстановка в те годы была напряженная. Вернее даже назвать ее кризисной. Казалось, вооруженное столкновение может начаться в любой момент.
В одну из первых после переезда в Москву поездок на дачу мое внимание привлекли развернутые вдоль дороги зенитные батареи. На Рублевском шоссе, там, где сейчас расположена станция метро «Молодежная». Как и всякого мальчишку, пушки меня притягивали, интересовали больше, чем сеялки, смотреть которые отец водил нас на соседние поля.