Голова кружилась все сильнее, это был знакомый знак начинавшегося приступа. Элизабет не сомневалась, что за несколько часов, проведенных в таком нервном напряжении, последует скорая расплата.
Подходя к дому, она машинально взглянула в сторону гаража. В открытую дверь она увидела темно-зеленый «лендровер» Калеба и старинный черный «линкольн-континенталь» его матери, которым, видимо, пользовались редко.
Однако самого Калеба там не было.
Элизабет замерла. Сердце ее бешено колотилось. Она почувствовала первые приступы боли, словно кто-то тыкал раскаленной кочергой над левым глазом. Она медленно перевела взгляд на дом — ей показалось, что в окне она заметила Калеба.
Раскаленная кочерга жгла все сильнее, и Элизабет зажмурила глаза. Затем с трудом открыла их и снова посмотрела на чердачное окно. Она увидела отражение плывущих по нему облаков… тень от голой ветки, дрожащей на ветру. Элизабет проглотила комок в горле и мысленно обругала себя: «Не паникуй раньше времени».
Подойдя к черному ходу, она увидела маленькую миску с кусочками засохшего тунца.
«Боже мой, улыбнуться и то больно».
Калеб вошел в спальню без стука и удивился, увидев, что в комнате почти совсем темно. Элизабет задернула гардины, но он мог различить ее, скорчившуюся на кровати.
— Грешникам отдых не полагается, — громко сказал он, включая свет.
Элизабет застонала и еще сильнее скорчилась, закрыв глаза руками. Калеб подошел к ней и бросил наручники на ночной столик. От резкого звука Элизабет вздрогнула.
— Брось, Лиззи. Я знаю, что ты выходила. Ты только что вернулась. — Калеб стал с силой трясти ее.
Она вскрикнула таким диким голосом, что он остановился.
— Свет, — застонала она. — Выключи свет…
Свет? Он не желал знать, какой еще фокус она собирается выкинуть. Ибо уже три дня он наблюдал за тем, как она притворяется, будто играет по его правилам. Он не верил ей ни минуты. И все же откуда он мог знать, что она так изобретательна? Он явно недооценивал Лиззи.
Ну что ж, она преподала ему хороший урок, а сейчас настало время ему самому преподать ей урок. Калеб грубо оторвал ее руки от лица и одним движением перевернул на спину. Глаза Элизабет были крепко зажмурены, левый глаз слезился.
Он почти уже поверил, что ей действительно плохо, но тут же вспомнил, что имеет дело с профессиональной актрисой. Лиззи успешно работала и в рекламе, и в театре. Никаких значительных ролей она не исполняла, но ей удалось в течение четырех лет продержаться на сценах Нью-Йорка. Калеб не мог не испытывать к ней невольного уважения.
А теперь эта Сара Бернар решила воспользоваться своими талантами вот эдаким образом. Он бесцеремонно затряс ее, и Элизабет застонала.
— Калеб, пожалуйста, — прошептала она, словно ей было больно говорить. Глаза ее оставались закрытыми. — Это мигрень. Очень сильная… Свет…
— Как вовремя, — насмешливо сказал он, но отпустил ее. Разве может мигрень начаться так внезапно?
Элизабет медленно приподнялась на кровати и села, закрыв рукой левый глаз.
— Нужен лед, — пробормотала она.
Она поднялась и сделала неуверенный шаг. Голова ее была опущена, глаза полузакрыты. Калеб подскочил, чтобы поддержать ее. Гнев его испарился. А гнев Калебу был нужен, просто необходим потому, что служил защитой от обаяния и искренности Лиззи. Калеб вновь напомнил себе, что она скверная бабенка, которую ни под каким видом нельзя принимать близко к сердцу.
Одной рукой он держал ее за плечо, а другой взял за подбородок и пристально посмотрел прямо в лицо. Оно было искажено, по нему струился пот. Если она притворяется, то заслуживает премии за актерское мастерство, подумал он. Калеб разжал руки, затем посмотрел на наручники, а потом снова на нее.
— Ложись в постель, — проворчал Калеб. — Я принесу тебе лед.
Когда он вернулся, в комнате опять было темно. Смеркалось. Скудный свет едва пробивался сквозь плотные гардины.
Раздался тихий и робкий голос:
— Калеб?..
— Я здесь, Лиззи.
Она лежала, свернувшись калачиком, спиной к нему. Когда он присел на край кровати, Элизабет медленно развернулась, словно распускающийся цветок, и легла на спину. Ее бедро коснулось его бедра. Даже в полутьме он увидел, что глаза ее закрыты. Она приподняла руку и положила на плечо Калебу.
Жест был беспомощным, доверчивым. В груди у него что-то сжалось. Калеб мысленно одернул себя. Он не может, не должен жалеть эту женщину.
И все же рука его едва заметно дрогнула, когда он осторожно положил полиэтиленовый мешочек со льдом ей на лоб.
— У тебя здесь болит? — спросил он.
— Да, — прошептала она. — Похоже… на раскаленную кочергу. Всегда начинается с левой стороны.
Калеб дотронулся до лица Элизабет. Левая щека была мокрой. Он почувствовал отвращение к самому себе и вздохнул.
— Черт побери!
Было очевидно, что она страдает. И что приступ мигрени начался по его вине. Калебу стало стыдно. Несмотря на все злобные колкости, которыми он осыпал Элизабет, он вовсе не собирался быть ее палачом.
Что сказал бы Дэвид?
Калеб погладил Элизабет по щеке. Лицо ее было словно застывшим, как будто малейшее движение могло причинить ей боль. Он положил руку ей на лоб, пытаясь снять напряжение. Она простонала «Нет» и сжала его запястье.
Он опустил руку, чувствуя свое бессилие.
— Я принесу тебе аспирин.
— Он не поможет…
Внезапно она свернулась в клубок и ухватилась за живот.
— Ой, нет! — У нее вырвался низкий, протяжный стон. — Меня сейчас вырвет.
Тяжело дыша, Элизабет начала медленно, с трудом вставать.
— Я тебе помогу.
Калеб помог ей встать и поддерживал ее, пока 0ни шли к ванной. Он чувствовал, как сквозь клетчатую фланелевую рубашку проступает пот. Рубашка была такой же поношенной, как и все остальные ее вещи.
И он опять подумал: может, она охотилась за деньгами Дэвида? Опять же, если она их получила, должно же у нее что-то быть? Меха, драгоценности… По крайней мере, приличная одежда. Может, у нее есть счет в банке, о котором он не знает?
Однако члены «Авалона» должны были отдавать коммуне все свои сбережения до последней копейки. Если его брат и давал деньги Лиззи, то теперь они принадлежат Лу. Сам Дэвид послушно опустошил свой счет в банке и продал недвижимость. Калебу оставалось только думать, что Элизабет поступила точно так же.
Ванная комната, отделанная в том же роскошно-деревенском стиле, что и весь дом, была просторной и хорошо оборудованной. Калеб машинально потянулся к выключателю, но остановился. Рассеянный свет проникал сквозь стеклянный потолок. Элизабет опустилась на колени перед унитазом, держась за голову и тяжело дыша. Калеб присел рядом на корточки и отвел назад ее длинные волосы.
— Нет, — промычала она. — Уходи!
— Милочка, мне и раньше приходилось это видеть. Я не упаду в обморок.
— Пожалуйста…
Калеб не шелохнулся. Элизабет, не открывая глаз, попыталась оттолкнуть его.
— Побереги свои силы, Лиззи, — сказал Калеб, беря ее за руку.
Он снова отвел назад се волосы, скрутил их жгутом и засунул за воротник.
— Я тебя ненавижу, — прохныкала она.
— Знаю, — сказал он примирительно. — Но сейчас меня волнует не это.
Элизабет совсем повисла на его руках, пока ее рвало. Затем Калеб осторожно помог ей встать, вытер лицо полотенцем, смоченным холодной водой, дал воды прополоскать рот и отвел обратно в спальню.
— Кто твой врач? — спросил Калеб, вновь положив мешочек со льдом ей на лоб.
Элизабет слабо шевельнула рукой, прикрывавшей ее лицо, и прищурила один глаз. Или попыталась прищурить.
— Мой врач?.. — простонала она.
— Я знаю, теперь поздно звать врача, но… лучше поздно, чем никогда. — Калеб выдвинул ящик ночного столика и достал ручку и блокнот. — Назови имя и номер телефона.
— Мойра О'Нил, — сказала Элизабет и назвала номер телефона в Бруклине.
— Хорошо, лежи смирно. Я позвоню ей. — И быстро вышел из комнаты.