— Боюсь, Маргарида, будет слишком поздно. Мой муж вполне может оказаться уже мертвым.

— Мы примем меры, — твердо сказала донья Маргарида.

Пообедав в своей комнате, Хуана снова вышла на воздух. Хотя она не могла выносить пустой фривольности разговора дам, по-прежнему живших во дворце, одиночество было не лучше. Встреча с Маргаридой пробудила в ней желание общаться. Но Маргариды нигде не было. Хуана села в маленьком дворе; послеполуденная жара и бессонные ночи привели ее в дремотное состояние. Она закрыла глаза и попыталась на краткое время забыть обо всем, что отняла у нее жизнь.

— Сеньора Хуана, вы выглядите спокойной, умиротворенной, — послышался мужской голос. — По всему, что слышал, я ожидал увидеть вас в горе, неспособной разговаривать.

— Вот как, сеньор? — сказала Хуана, приподняв брови. — Почему?

— Я, по глупости, верил тому, что вдовы горюют, — сказал Бернард Бонсом де Пигбаладор.

— Сеньор, мне еще никто не сообщал, что я овдовела, — сказала она. — Когда эта минута наступит, если только наступит, будьте уверены, я выражу свое горе.

— Конечно, — сказал де Пигбаладор. — Однако мужчина, у которого любимая жена при смерти, плачет так же горестно, как и тот, кто уже лишился своей. Не думал, что женщины так отличаются от мужчин.

— Может, не отличаемся, — сказала Хуана, сонно зевая. — Однако вы, сеньор, хотя я считала вас беззаботным, кажется, пребываете в раздражении.

— У меня много забот, сеньора Хуана, — ответил Бонсом. — Не серьезных, это правда, но целый клубок мелких, нелепых. Я только что обедал с сеньором Пере Видалем, глупым человеком, который два часа угощал меня не только вином, но и перечислением жалоб. Этого было достаточно, чтобы кого угодно вывести из себя.

— На что жаловаться сеньору Пере Видалю? — спросила Хуана.

— Понимаю ваш гнев, — сказал Бонсом. — Его положение, по сравнению с вашим мужем, почти великолепное. Но он честолюбивый человек, сеньора, очень честолюбивый. До того, что готов расстаться с частью золота, дабы выдать дочь за человека с титулом. Он жаловался, что предприятие, в котором он участвовал вместе с вашим мужем, вполне может пойти ко дну в эту сильную бурю.

— Бурю?

— С сожалением должен сказать, ту, которая так тяжело вас поразила. Если такое случится, как он сможет дать дочери достаточное приданое, чтобы на него позарился аристократ?

— И чего же он хотел от вас, сеньор?

— Думал, что я смогу ликвидировать эту проблему, прошептав несколько слов кому нужно на ухо.

— А вы могли бы, сеньор?

— Если б меня попросила надлежащая личность, возможно, смог бы, — ответил он, склонясь над ее рукой и коснувшись ее губами.

— Не будем углубляться в этот вопрос, сеньор, мне кажется, вас вызывают.

Бонсом оглянулся. К ним шел через двор слуга в королевской ливрее.

— Опять? Из-за этого я не люблю службу здесь, сеньора Хуана. В ней есть свои вознаграждения, однако постоянно находишься во власти других. Здесь почти негде скрыться. Но, может быть, он идет за вами.

Оказалось, что нет. Слуга подошел к Бонсому и негромко, вежливо заговорил.

— Ты уверен, приятель? — раздраженно спросил Бонсом.

— Да, сеньор, — ответил слуга. — Он ждет возле лестницы в большой двор. Проводить вас?

— Я смогу найти его сам, — ответил Бонсом. — Наглый пес, — добавил он, обращаясь к Хуане. — Однако, пожалуй, мне надо идти.

— Сеньор, я освобождаю вас от дальнейшего присутствия, — сказала Хуана и снова закрыла глаза.

— Благодарю, сеньора, — сказал благородный Бонсом.

Бонсом быстро пошел из тихого маленького двора к шуму и суете большого.

— Я велел тебе не беспокоить меня здесь, — сказал он. — Тебя знают очень многие, и когда-нибудь я могу счесть это неудобным.

— Очень сожалею, сеньор, но я не хотел доверять свое сообщение бумаге или передавать его через посыльного, пусть и в самых неопределенных словах.

— Переходи к сути дела, приятель, — сказал де Пигбаладор. — Быстро.

— Ладно, сеньор, — пробормотал тот человек. — Здесь?

— Какое место лучше? Кто может услышать нас?

И в самом деле, среди тех, кто работал, громко перекликаясь, и тех, кто проводил время за азартными играми, едва можно было расслышать позвякивание монет, падающих на каменные плиты, тем более негромкий разговор.

— Прошу прощения, сеньор, но я еще не нашел того, что вы ищете. Обыскал все места, которые вы предложили, и еще несколько, и этого нигде нет. Видимо, предмет ваших поисков бесследно исчез.

— А что эта женщина?

— У нее этого нет, несмотря на то что нам говорили. Клянусь. Я сам смотрел. Ни следа. Моя осведомительница теперь говорит, что оно есть у этой женщины, только думала, что может быть. Наверняка думала, что не получит платы, если не скажет нам чего-то определенного.

— Надеюсь, ты отобрал у нее то, что вы ей заплатили, — злобно сказал Бонсом. — Мне нужна эта собственность. Она дорого стоит.

— Продолжать поиски? — спросил тот человек.

— Проверь имение. Поспрашивай там.

— Слушаюсь, сеньор.

— Только не трать на это целый месяц. Время важно.

— Поискать в замке в Эльне?

— Вряд ли оно там будет. И об этом я позабочусь сам. Если что-то выяснишь, ты знаешь, где встретиться со мной.

— Да, сеньор.

— Я вернусь сюда ровно через неделю.

— Превосходно, сеньор.

Жирона, воскресенье, 5 октября

Дом врача целый день пребывал в брожении. Требовалось вычистить и сложить в коробку верхнюю одежду, сверху положить чистые женские сорочки и рубашки. Ее требовалось плотно закрыть, чтобы она была готова к погрузке. Дорожную одежду требовалось разложить, чтобы ее можно было надеть рано утром. С этим было покончено, и Юдифь готовила для всех троих узелки на дорогу, когда у ворот кто-то позвонил.

— Лия, — раздраженно сказала Юдифь, — иди, посмотри, кто там.

— У меня свои дела, сеньора, — жалобно ответила служанка. — Пусть идет Ибрагим.

— Ибрагим понес коробку в дом сеньора Аструха, — сказала Ракель из своей комнаты на втором этаже.

Юдифь завязала последний узел для Юсуфа и спустилась во двор. В воротах стоял запыленный, усталого вида человек.

— У меня срочное послание к врачу Исааку, — сказал он, вынимая сложенный листок бумаги из кожаной сумки на боку.

— От кого? — спросила Юдифь.

— От сеньора Иакова Бонхуэса из Перпиньяна. Я выехал с ним до рассвета. Он очень хотел, чтобы послание было доставлено сегодня.

— Входите, добрый человек, — сказала Юдифь. — И перекусите, а я пошлю кого-нибудь за мужем. Наоми, — позвала она. — Вина и закусок посыльному.

Пока Наоми заботилась о посыльном, Ракель бегом спустилась со второго этажа, а в ворота вошел Ибрагим.

Юдифь огляделась.

— Ракель, где твой папа и Юсуф?

— Я должен был сказать вам, сеньора, — сказал Ибрагим, — что они у сеньора Аструха. Они скоро вернутся.

— Когда ты должен был мне это сказать? — спросила Юдифь.

— Как только смогу, — ответил Ибрагим, с тоской глядя на свою комнатку.

— Когда твой хозяин это сказал?

— Перед уходом, сеньора, — негромко ответил Ибрагим. — Смотрите, вот он.

И пока посыльный утолял жажду разбавленным вином, а голод хлебом, сыром и фруктами, все сидели за большим столом во дворе, ожидая, когда Ракель сломает на письме печать.

— Датировано сегодняшним утром, папа, — сказала девушка. — Письмо очень короткое. «Мой дорогой Исаак, — пишет он, — прошу тебя о небольшой помощи. Я сейчас лечу пациента, который будет находиться в моем доме, пока не умрет или не поправится настолько, чтобы передвигаться. У него невыносимые боли. Ничто из моих жалких, бесполезных лекарств не приносит ему облегчения. Могу я попросить тебя привезти своих? Ничто из того, что я смешивал с маковым соком, не так действенно против боли, как то лекарство, которое ты дал мне, когда мы встречались последний раз. Мой пациент с удовольствием заплатит за то, что ты привезешь». Подписано его именем.