Миз Маккензи продолжила, глядя на крепко сжатые руки у себя на коленях.

– У моей дочери рак костей. Чтобы спасти ее жизнь, на следующей неделе ей отнимут левую ногу ниже колена. Но на этой неделе у нее начались боли и в другой ноге тоже. – Она подняла взгляд. Я ожидала увидеть слезы в ее глазах, но они были пусты – ни слез, ничего. Как будто ужас и чудовищность ситуации высосали ее досуха.

– Мне жаль, миз Маккензи, жаль вас обеих.

Она покачала головой.

– Не меня жалейте. Ей – семнадцать, она красива, умна, отличница, а ей на следующей неделе должны отрезать ногу. Ей сейчас приходится ходить с тростью. Ее друзья скинулись и купили ей стильную готскую трость из черного дерева с серебряным черепом наверху. Она ее обожает, но для чего трость, если у нее не будет обеих ног?

Раньше я считала, что лучше умереть, чем стать вампиром. Сейчас я не была в этом так уверена. Кто я такая, чтобы бросать камни?

– Она не потеряет ногу, если станет вампиром.

– Она потеряет душу.

С этим я даже не пыталась спорить. Я не могла с уверенностью сказать, есть ли у вампиров душа или нет; я просто не знала. Я знала и хороших, и плохих вампиров, точно так же как хороших и плохих людей; но одна вещь сомнений не вызывала: чтобы жить, вампиры должны питаться человеческой кровью. В кино могут показывать что угодно, но кровь животных им не подходит. Мы для них пища, как ни крути. Вслух я сказала:

– Ей всего семнадцать, миз Маккензи. Я полагаю, перспектива потерять ногу беспокоит ее сейчас куда сильнее опасности потерять душу.

Женщина кивнула, слишком резко, так что даже голова дернулась.

– Это я во всем виновата.

Я вздохнула. Как же мне не хотелось этим заниматься! Но, думаю, миз Маккензи поступит именно так, как сказала. Я беспокоилась не столько о девушке, сколько о вампире, который ее обратит. Она – несовершеннолетняя, и если он ее обратит, то это автоматически означает смертный приговор. Для людей смертный приговор означает обычно пожизненное заключение, но вампира казнят в ближайшие дни после приговора, может в недели. Некоторые правозащитные организации заявляют, что суды над вампирами проводятся слишком быстро для того, чтобы быть законными. И может быть, когда-нибудь Верховный Суд пересмотрит некоторые решения, но казненного вампира не «оживишь». После того как вампа проткнут колом, обезглавят и вырежут сердце – тело сжигают, а прах развеивают над проточной водой. Из могилы не встанешь, если твой пепел пошел на корм рыбам.

– Ее подруга не знает, как выглядит этот вампир, или может быть его имя?

Она покачала головой.

– Барбара говорит, что Эми вправе решать за себя. – Миз Маккензи снова покачала головой. – Не вправе, пока ей не исполнится восемнадцать.

Я, в общем, была согласна с Барбарой, но если бы я была матерью, то, наверное, думала бы иначе.

– Так вы не знаете точно, вампир – мужчина или женщина?

– Мужчина, – она сказала это твердо, слишком твердо.

– Подруга Эми сказала вам, что это мужчина?

Миз Маккензи покачала головой, но движение вышло слишком резким, дерганым.

– Эми никогда бы не позволила девушке сделать с ней такое… в таком месте.

Миз Маккензи не нравилась мне все сильнее. Когда я вижу человека, который так настроен против всех, кто от него отличается, меня просто трясти начинает.

– Если бы мы были уверены, что это мужчина, то смогли бы сузить область поиска.

– Это был мужчина-вампир, я уверена.

Она слишком настаивала на этом, а значит, вовсе не была уверена. Я переменила тему, потому что поняла, что с места ее не сдвинешь.

– Мне нужно поговорить с глазу на глаз с Барбарой, подругой Эми. И нужно начать обыскивать клубы. У вас есть ее фотография?

Фотография у нее была, аллилуйя, тут она подготовилась. Это было стандартное фото из школьного альбома. Волосы Эми были прямыми, неопределенно-коричневого цвета. Ни слишком темные, ни слишком светлые. Она улыбалась, лицо было ясным, глаза сияли. Олицетворение здоровья и безоблачного будущего.

– Фото было сделано в прошлом году, – сказала ее мать, как будто оправдываясь.

– Новее фотографий у вас нет?

Она вытащила из сумочки другую фотографию. На ней были две женщины в черном, у обеих черная подводка, полные губы, накрашенные у одной пурпурным, у другой черным. Я не сразу поняла, что девушка справа – Эми. Ее волосы были подняты и заколоты на макушке; беспорядочная масса локонов не мешала рассмотреть тонкую лепку лица, открытого и чистого, как произведение искусства. Эффектный макияж очень ей шел, в отличие от подруги. Та была блондинкой, и при ее цвете лица готский макияж смотрелся не слишком удачно. Создавалось впечатление, что девушки специально нарядились, чтобы позировать для фото, но в результате обе они выглядели взросло, ярко, соблазнительно, но почти неотличимо от тысяч других юных готов.

Я положила перед собой обе фотографии.

– Как она выглядела, когда сбежала?

– Я не знаю. У нее столько одежды в готском стиле, что я не смогла определить, чего не хватает. – Ей было неловко, как будто она считала себя обязанной знать такие вещи.

– Хорошо, что вы принесли обе фотографии, миз Маккензи, многие об этом не подумали бы.

Она попыталась улыбнуться, и это ей почти удалось.

– Она выглядит так по-разному, в зависимости от того, что на ней надето.

– Как и все мы, – сказала я.

Она кивнула, не столько соглашаясь со мной, сколько из вежливости.

– Сколько лет подруге Эми, Барбаре?

– Восемнадцать, а что?

– Я отправлю к ней мою подругу, частного детектива, а потом мы с ней встретимся в клубе.

– Барбара не скажет, кто… – она не смогла закончить предложение.

– Моя подруга умеет быть настойчивой, но если вы считаете, что Барбара легко не сдастся, то я найду того, кто сможет помочь.

– Она очень упрямая, совсем как Эми.

Я кивнула и сняла телефонную трубку. Сперва я позвонила Веронике (Ронни) Симз, частному детективу и по совместительству лучшей подруге. Миз Маккензи продиктовала мне адрес Барбары, а я передала его Ронни. Мы договорились, что она позвонит мне, если у нее будут какие-нибудь новости или когда она подъедет к клубу.

Потом я набрала номер Зебровски. Он офицер полиции, и вообще-то встревать не обязан. Зато у него двое детей, он не любит монстров и он мой друг. Он был на работе, сотрудники региональной группы по расследованию противоестественных событий часто работают по ночам. Я объяснила ему ситуацию и попросила изобразить команду поддержки в погонах. Он ответил, что ночь тихая, так что он приедет.

– Спасибо, Зебровски.

– Будешь мне должна.

– Конечно, за эту конкретную работу.

– Хм, – произнес он, – я знаю, чем ты можешь мне отплатить. – Его голос зазвучал низко, шутливо-соблазнительно.

– Осторожней в выражениях, Зебровски, а то я настучу на тебя Кэти.

– Моя женушка в курсе, что я распутник.

– Не все такие, как ты. Еще раз спасибо, Зебровски.

– У меня самого двое детей, так что не за что, – ответил он и повесил трубку.

Я оставила миз Маккензи в надежных руках нашего ночного секретаря Крейга и отправилась спасать жизнь ее дочери и «жизнь» того вампира, который был ей достаточно близким другом, чтобы оставить укусы у самого паха.

Вампирский район Сент-Луиса был самой модной туристической точкой в стране. Кое-кто из горожан считал, что туристическим бумом в последние пять лет мы обязаны вампирам. Подъем действительно начался с тех пор, как немертвые были признаны равноправными гражданами со всеми правами и обязанностями, кроме права голосовать. В Вашингтоне сейчас рассматривался законопроект, дававший им право голоса, и еще один, в котором предлагалось отменить их новый статус и снова отстреливать их просто за то, что они вампиры. Так что сказать, что Соединенные Штаты едины в своем отношении к вампирам – сильное преувеличение.

«Danse Macabre» был одним из самых новых вампирских клубов и самым модным танцевальным клубом города. Актеры с западного побережья прилетали просто чтобы почтить его своим присутствием. Водить компанию с вампирами стало последним писком моды, особенно с красавцами, а в Сент-Луисе шикарных трупов обреталось выше крыши.