— Ничего себе! — воскликнул Куинн после того, как молодой человек вышел. — Горячая голова, а?

— Иногда он демонстрирует радикальные взгляды, — проворчал граф. — И все же Макхит — самый способный юрист в Эдинбурге, поэтому я мирюсь с его выходками. Без его разъяснений, я бы ни слова не понял в некоторых контрактах.

— Неужели? — ответил Куинн. — Неужели он такой замечательный?

Или такой хитрый?

Поскольку ничего другого не оставалось, Эзме последовала в гостиную за хозяйкой дома, хотя она терпеть не могла бытовавший в высшем свете обычай, по которому дамы должны были покидать столовую раньше мужчин. Можно подумать, женщины не способны разбираться в политике! Ей вдруг захотелось домой, в Лондон, к своим сводам законов.

Эзме присела на синий диван с гнутыми ножками; ее тут же обступили молодые дамы.

— Какое красивое платье! Из Парижа? — спросила одна из них, младшая дочь мирового судьи.

В Лондоне дочь судьи вряд ли пригласили бы, в дом графа, но в Шотландии к представителям судейских кругов относятся с большим почтением — как они того и заслуживают.

— Нет, из Лондона, — ответила Эзме, гадая, скоро ли к ним присоединятся мужчины.

Обсуждать моду — такая скука! Вот почему она всегда с трудом находила общий язык с представительницами своего пола. Почти все разговоры молодых дам неизбежно крутились вокруг нарядов. Нет, она совсем не винила женщин в ограниченности их кругозора. Чего и ожидать, если вспомнить, какое образование получили большинство ее сверстниц? Даже в высшем обществе девушек, как правило, обучали лишь французскому, рисованию, игре на фортепиано или, если обнаруживались способности, пению. Почти все время они готовились к каким-нибудь приемам или балам, поэтому поневоле должны были думать о платьях, прическах, веерах, сумочках и перчатках!

— Кто ваша портниха? — поинтересовалась еще одна гостья, леди Элиза Делюс.

На ней было красивое платье из алого шелка, обшитое по подолу несколькими рядами синих и зеленых лент. На плечи она накинула кашемировую шаль, а рыжеватые волосы, уложенные в пышную прическу, тускло поблескивали, словно золотая корона. К сожалению, ни платье, ни прическа не скрывали родинок на подбородке и на лбу. Эзме назвала вымышленную фамилию портнихи и постаралась сделать заинтересованное лицо, когда разговор перешел на общее обсуждение модисток, тканей и фасонов. Сама она отделывалась односложными замечаниями. Пока ее собеседницы щебетали, Эзме озиралась по сторонам. Вскоре она заметила группу пожилых дам, сидящих на диванах, которые что-то оживленно обсуждали. Они напомнили Эзме старых заговорщиц; то одна, то другая косилась на нее. Скорее всего, старухи перемывали косточки ей и ее «мужу». Неужели Маклохлан в самом деле одобряет рабство — или говорит так нарочно, чтобы не выдать себя? И… какой же молодец Макхит! Неужели человек, который так пылко осуждает рабство, способен быть вором или мошенником? К сожалению, способен. Эзме по опыту знала: мошенники часто оказываются и хорошими лицемерами.

К дивану, на котором сидела Эзме, подплыла полная дама средних лет в зеленоватом тюрбане, украшенном страусиным пером, и в платье такого же оттенка с ярко-зеленой отделкой.

— Можно к вам присесть, дорогая?

Эзме вспомнила, что это леди Стантонби, очень богатая вдова. К сожалению, она не могла придумать ни одного повода для отказа.

— Конечно!

— Как вы себя чувствуете? Вы как будто чем-то обижены? — продолжала ее собеседница таким тоном, который был бы уместнее у смертного одра, чем в гостиной на приеме.

Эзме подумала, что чувствовала бы себя лучше, если бы ее собеседница так не зажала ее в угол. Тем не менее она вяло улыбнулась и ответила правду:

— Я не привыкла к таким большим приемам.

Леди Стантонби понимающе улыбнулась и лукаво посмотрела ей в глаза, отчего Эзме сразу насторожилась.

— Полагаю, быть женой Дубхейгена тоже весьма утомительно!

— Не уверена, что понимаю, о чем вы, — с невинным видом ответила Эзме, хотя догадывалась, на что намекает старуха.

Леди Эльвира Камерон, которая в шестьдесят пять лет силилась выглядеть на двадцать — в платье из бледно-розового шелка, густо напудренная и нарумяненная, — села напротив Эзме на стул с овальной спинкой и доверительно наклонилась к ней:

— Наверное, после свадьбы граф переменился. Вы такая хорошенькая, что ему наверняка не хочется вам изменять! Во всяком случае, я на это надеюсь. В молодые годы он считался настоящим повесой!

— По-моему, не стоит сразу посвящать леди Дубхейген во все тайны ее мужа, — неуверенно возразила леди Стантонби.

— Что ж, пусть хотя бы радуется, что вышла за старшего, а не за младшего — как его там… Квентина, что ли? — продолжала леди Эльвира. — Его исключили из школы, и он целыми днями шатался по игорным домам и кабакам! — Она легонько похлопала Эзме по плечу изящным веером из слоновой кости. — Уверяю вас, он был настоящим разбойником. Ничего удивительного, что отец отрекся от него… Правда, вам, наверное, и без меня все известно.

— Откровенно говоря, нет. О младшем сыне графа я почти ничего не знаю.

Эзме внезапно обрадовалась, что мужчины еще не вышли из столовой.

Леди Эльвира смерила ее изумленным взглядом:

— Неужели не знаете?! Наверное, вашему мужу стыдно даже рассказывать о нем.

— А может, он жалеет брата, — заметила еще одна пожилая дама, садясь по другую сторону от Эзме.

В отличие от леди Эльвиры леди Марчмонт была одета со вкусом: ей очень шло платье из бледно-желтого шелка. Ее шею украшало топазовое ожерелье, в черных волосах переливалось павлинье перо. Лишь несколько морщинок в уголках умных серых глаз выдавали, что ей уже не двадцать пять.

— Мой кузен учился вместе с Куинном Маклохланом в школе. Он считает, что беднягу оклеветали.

— Если бы моего сына исключили из школы за появление пьяным в общественном месте, я бы тоже от него отреклась, — заявила леди Стантонби, презрительно поджимая губы.

— Муж говорил, что Куинн напился после того, как умерла его мать, а отец запретил ему приехать на похороны. Возможно, Куинн напился нарочно, чтобы его вынуждены были отослать в Эдинбург.

Эзме сложила руки на коленях; ей стало жаль и Маклохлана, и его мать, которая умерла, когда сын был вдали от нее.

— Значит, он любил мать?

— О да, очень!

— Они были очень похожи, — язвительно заметила леди Эльвира. — Она была очень хорошенькая и совершенно никудышная — разве что исправно рожала детей. По крайней мере, никто не сомневался в том, что дети у нее от графа — все сыновья были очень похожи на него. А в остальном… она только и делала, что ездила по балам и вечеринкам!

— Лишь бы оказаться подальше от дома, — согласилась леди Стантонби. — Граф славился своей вспыльчивостью; иногда он бывал очень груб, хотя содержать поместье ему позволяло именно ее приданое!

Эзме не винила мать Маклохлана в том, что бедняжке часто хотелось оказаться вдали от мужа. Она бы посоветовала ей просить развода, хотя в таком случае ей грозила опасность никогда больше не видеть детей. Женщины часто удерживались от бракоразводных процессов именно из-за страха лишиться детей, ведь мужчины и здесь занимали по закону более выгодное положение.

— Ах, вот и наши мужчины! — прошелестела леди Стантонби, когда в гостиную вошел отец Катрионы, за которым следовали остальные гости, в том числе и Маклохлан.

— Ваш муж, безусловно, очень видный мужчина, — признала леди Эльвира, снова привлекая к себе внимание Эзме, — так что, наверное, даже если вспыльчивостью он пошел в отца, кое-что возмещает его недостатки!

— Вот именно, — хихикнула Эзме, прогоняя от себя ненужные мысли о возмещении недостатков.

Катриона усадила отца в лучшее кресло у камина. Остальные мужчины, за одним ярким исключением, рассеялись по залу.

Маклохлан сразу же направился к Эзме, и она встала ему навстречу. С жадным блеском в глазах он завел ее в уголок, в укромную нишу. Пришлось подчиниться, ведь все с интересом наблюдали за ними. Не одна молодая дама бросала на Эзме завистливый взгляд.