И снисходительно пояснил писцу:

—

Это надо нам, чтоб оживить торговлю, чтоб покупателей съехалось побольше. Больше будет покупателей, выше поднимется цена. По хорошей цене сбудут товар, нам будут благодарны, лучше заплатят, подарят кое-что. И вам на чай и на терьяк [34]дадут.

Письма были написаны и отосланы Акрамом-баем в уезды со специальными всадниками.

А караван уже входил в Бухару через Каракульские ворота.

Арендатор послал своих людей навстречу, чтобы узнавать и сообщать сюда, по каким улицам идет караван, как он выглядит, что о нем говорят на улицах, по которым он идет.

Караван тяжело навьюченных верблюдов шел медлительным шагом. Раскачивались пышные кисти на узде переднего верблюда. Раскачивались тюки, покрытые ткаными текинскими паласами с длинной бахромой, покачивался мерно и неотвратимо, как грядущий час, колокол последнего верблюда.

Люди каравана все были хивинцами, туркменами. Все они обычно останавливались в Ургенчском караван-сарае. Только там могли они останавливаться, продавать свои товары, — торговать на каком-нибудь ином базаре или дворе хивинцам запрещалось.

Поэтому караван, дойдя до Ургенчского караван-сарая, не пошел дальше. Верблюды остановились. Люди, разминая затекшие ноги, сошли с седел.

Но сам караван-баши, Карим-бай, скупщик рабов и торговец рабами, отделился от каравана и свернул в квартал Паи Астана, ведя за собой коней и верблюдов, груженных этим его главным товаром.

Базаром работорговцев в Бухаре издревле был квартал Паи Астана, с его большими и приспособленными для такой торговли караван-сараями.

Работорговец Карим-бай и арендатор Акрам-бай обнялись и расцеловались еще в воротах.

Такому желанному гостю приготовили особую келью. Там он и остановился.

Рабов и рабынь ввели в подвалы и заперли их там.

Некоторых, наиболее упрямых и строптивых, заточили в колоды. Некоторых связали, а веревки пропустили через железные кольца.

Верблюдов, с вьючными переметными корзинами для перевозки людей и имущества, вместе с погонщиками отослали за город.

Работорговец позвал к себе Акрама-бая:

— Сегодня никого во двор не пускайте. Никого, кто назовется покупателем. Ни рабов, ни рабынь не показывайте никому. Завтра я напишу послание и сделаю подарок его высочеству эмиру. Если последует его высочайшее разрешение, тогда и откроем торговлю.

Акрам-бай немедленно поставил у ворот привратника, приказав не впускать никого, кроме своих работников, а ворота запереть и ни перед кем не отворять.

На кухне закипел котел с похлебкой. В другом котле зашипел жир, плавясь для плова.

В углу кухни нагревался огромный котел воды. Нагретую воду в ведрах уносили в комнату для омовений и разливали там в большие медные кувшины, в объемистые глиняные корчаги.

Рабов и рабынь специально выделенные люди караван-баши поочередно выводили туда, там они мылись теплой водой, вытирались сухими тряпками, а потом получали свежую одежду и, одевшись, вновь отправлялись в подвал.

Красивых женщин и девушек мыли дольше. Им давали душистое мыло, тщательно расчесывали волосы, заплетали косицы, завивали опытной рукой локоны на лбу и на висках. Выщипывали брови, сурьмили веки, на лица ставили искусственные мушки. И одежду им дали, сшитую из новых тканей, каждой по росту и по сложению.

Одна четырнадцатилетняя девочка и один шестнадцатилетний мальчик были вымыты особо тщательно, по нескольку раз, на них надели новую одежду и отвели в келью Карима-бая.

Он вызвал к себе с базара самого искусного цирюльника и

велел

ему расчесать им волосы, выправить и подтемнить брови. Несколько раз мастер менял им прическу, подстригал, заплетая, завивая волосы, пока не добился тех причесок, которые украсили их лица, бледные, испуганные, растерянные и безропотные.

Потом их опрыскали крепкими духами, изготовленными на розовом масле.

На пальцы их надели золотые перстни с яркими рубинами, в уши вдели серьги с жемчужинами. Голову мальчика покрыли золототканой тюбетейкой, а девочке, поверх золототканой тюбетейки, надели шитые золотом повязки на лоб, а на шею — ожерелье в три нитки.

Одежду на них надели из шелка и семицветного бухарского бархата, которая в те времена носилась в гаремах эмиров.

Ранним утром, когда Регистан, главную площадь Бухары перед эмирским дворцом, полили и подмели, бухарские зеваки и завсегдатаи всяких зрелищ собрались у ворот дворца, у соборной мечети Пайанда и разместились там вдоль стен и даже на прилегающих крышах, чтобы поглядеть, чем начало этого дня будет отличаться от прежних.

Кони придворных, явившихся, по обычаю, во дворец, чтобы приветствовать повелителя, стояли, сдерживаемые конюхами, вдоль медресе Дарушшифа [35]лицом к югу.

Бухарские бездельники переговаривались на своих местах, делясь догадками и обмениваясь слухами: кого сегодня его высочество будет истязать или казнить, кого повесит, кого сбросит с высоты своего дворца, кому, как барану, перережут сегодня горло, а кого осыплют милостями, почестями и дарами.

Эти праздные люди, собиравшиеся сюда по утрам изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, чувствовали себя как бы участниками тех великих исторических событий, коими повелевало солнце Бухары — его высочество эмир.

С благоговением, словно эмир сидел среди них и с ними сообща решал судьбы вселенной, они, почти не дыша, тихонько переговаривались: что сулит им, какими зрелищами взволнует и обогатит их этот очередной начинающийся день благородной, священной Бухары?

Путники, которым надо было проехать через Регистан со стороны ли ворот имама, со стороны ли купола Тиргарана, [36]обязаны были спешиться, взять лошадь под уздцы, а осла гнать перед собой и идти, обернувшись лицом к дворцу и кланяясь. Лишь перейдя Регистан, могли они снова сесть в седло или влезть на осла и продолжать свой путь.

В эго утро какой-то крестьянин, редко бывавший в городе и не знавший его порядков, продолжал ехать через Регистан верхом.

Увидев это, один из стражей, стоявших с дубинками на деревянных мостках перед воротами Арка, [37]страшным голосом заорал на крестьянина:

—

Сле…е…зай! С ко…опя долой! Слезай! Слезай!

Оцепенев от этого страшного крика, крестьянин хотел было слезть с седла, но зацепился за стремя и упал.

Не успел он подняться, как выбежавшие из Арка есаулы с палками в руках набросились на него, схватили и поволокли к дворцу. Они подняли его на мостки, поставили перед приставом, раздели и дали ему пятнадцать ударов палкой. Потом велели помолиться за здоровье его высочества и лишь после этого великодушно вернули ему халат и отпустили. Так дан был наглядный урок почтения к этому высокому месту.

Для скучающих зевак это было «лепешкой, испеченной сразу же, как замесили тесто». А по-русски говоря: «Сделано начало, полдела откачало». И действительно, случай этот был началом предстоящих зрелищ.

И зрелища разворачивались.

На помосте перед воротами показалось двое узников из Абханы [38]— дворцовой темницы, помещавшейся в проходе, ведущем от ворот внутрь Арка.

Руки узников были связаны не сзади, а спереди. Один из зрителей, заметив это, не для других, а больше для себя самого, воскликнул:

—

Бедняги!