—

Это правда! — подтвердил Ашур. — Мы насильно их увели, чтобы они не выдали нас.

Наби-Палван все же поступил по-своему. Он надел на Гульфам кандалы, подобранные по ее росту.

Заковал и Некадама в небольшую колоду, видно, выкованную по заказу на его рост.

Наби-Палван послал рабов снова в тот же сад. Послал без охраны, раздав им их же мотыги и топоры.

Гульфам он отослал к Калмак-оим.

Только Некадам, вытянувшись, стоял посредине двора и ждал своей участи.

—

Калмак-оим! — крикнул Наби-Палван. — Если оно накалилось, давайте!

Калмак-оим принесла зажатое в щипцах раскаленное клеймо в виде подковы. Клеймо, которым клеймили скот, отправляемый в Россию, овец в отарах, лошадей в табунах, рогатый скот в стадах и верблюдов, ходивших в караванах.

Это было клеймо, тамга, знак владельца. Знак Абдуррахима-бая.

Наби-Палван положил Некадама спиной на землю. Наступил ему на кисти рук, а Калмак-оим крепко придавила ноги мальчика.

Наби-Палван взял раскаленное клеймо щипцами и положил его на кисть правой руки.

Мальчик страшно закричал. Потом замолчал.

Наби-Палван подумал, что Некадам успокоился, но оказалось, что он потерял сознание.

Наби-Палван оторвал клеймо от руки так, как отрывают печать от сургуча.

Обожженное место Калмак-оим посыпала пережженным войлоком.

Так Некадам стал клейменым имуществом бая, из которого ничего не пропадало и не терялось.

Усадьба Абдуррахима-бая была прибрана и украшена так, как, может быть, еще никогда не украшалась.

Не только весь двор подмели и полили, но и по всей Махалле подмели и полили улицы, словно вся деревня ждала небывалых больших гостей.

А дом Абдуррахима-бая преобразился.

Его просторную приемную комнату, где до того хозяин уныло спорил с весовщиками да приказчиками, во всю длину и ширину застелили дорогим текинским ковром.

Вдоль ее стен постелили узенькие бархатные одеяла. В переднем углу комнаты — на самом почетном месте для гостей постелили одно на другое пять толстых, тоже бархатных одеял — в знак особого уважения. А в четырех местах бросили по три круглые пуховые подушки.

Над всем двором протянули полотно, затканное красными полосами, чтобы оно укрывало двор от дождя, от солнца или от снега.

Под тентом поставили в ряд широкие деревянные скамьи, покрыв их алыми кзылаякскими коврами, и по краям ковров расстелили шелковые одеяла для почетных гостей.

В верблюжьем стойле, помещавшемся рядом со двором, установили медные котлы такой величины, что в каждом из них сразу можно было сварить восемь пудов риса.

Здесь же установили и чугунные котлы: варить конскую колбасу, жарить кур и перетапливать масло. Не забыли и о медных котлах для варки варенья и нишаллы. [58]В одном углу вырыли яму, навалили в нее и зажгли сучья саксаула и накалили ее так, как накаляют печь для хлеба. Здесь целыми тушками, содрав с них кожу и выпотрошив, зажаривали ягнят.

С восходом солнца начали съезжаться гости.

Приехали все купцы, ходившие с караванами из Варданзенского туменя, местные землевладельцы, чиновники и сельские старосты во главе с караван-баши Мир-Азимом.

Все они прибыли в Махаллу и разместились по дворам, заранее для каждого из них предназначенным.

Каждый из них, оставив на этих дворах своих лошадей и слуг, вошел в дом Абдуррахима-бая.

Все расселись во дворе под полосатым полотнищем на алых кзылаякских коврах и занялись чаепитием.

В полдень с западной окраины деревни прискакал ко двору Абдуррахима-бая вестовой. Спрыгнув с седла, отдал коня мальчикам, степенно вошел во двор, степенно подошел к Абдуррахиму-баю и торжественно сказал:

— Едут.

Весь двор заволновался, как осиное гнездо.

Гости выплеснули из пиал недопитый чай, отставили пиалы, поправили свои чалмы, разгладили бороды, перевязали или подтянули шелковые пояса.

Все вышли со двора на улицу и выстроились по обе стороны дороги.

Ждать пришлось недолго.

Показались всадники.

Чем ближе они подъезжали, тем чаще встречающие снимали с головы чалмы, проверяя, хорошо ли они повязаны, пышно ли завиты. Снова надевали их на голову, снова разглаживали бороды и отряхивали халаты.

Всадники подъехали совсем близко.

Впереди ехали в ряд казий и амлакдар; за ними следом — раис и начальник стражи; за ними ехало духовенство, мирабы, [59]секретари и другие чиновники.

Когда они подъехали, музыканты, стоявшие на крыше над воротами дома Абдуррахима-бая, забили в барабаны, задудели в дудки, затрубили в трубы, исполняя какой-то веселый напев.

Правители вошли в дом, заняли места на толстых бархатных одеялах. Вошли и другие гости и разместились, долго уступая друг другу места, в соответствии с их чином и положением. Купцы сели по степени своего богатства, а гости помельче расположились во дворе под полотнищем.

Развернули скатерти, перед четырьмя правителями туменя на особых блюдах поставили сдобные лепешечки и огромные десятифунтовые хлебы.

Перед купцами положили на блюдах по пять лепешек, а хлебы пятифунтовые.

А во дворе подали лепешки и по два двухсполовинойфунтовых хлеба.

Плов внесли на огромных блюдах, вмещающих не менее десяти фунтов риса каждое. Такие блюда поставили по одному на троих гостей.

Перед каждым блюдом поставили тарелки с конской колбасой, по одной жареной курице, начиненной рисом и кишмишом, а также ягненка, зажаренного на огне без масла.

Во дворе подали столько же плова, но колбасу, кур и ягнят положили вместе с пловом.

Начался пир.

Гости наелись так, что животы их натянулись до последнего предела.

Поев, вытерли руки.

Блюда унесли, подали чашки с жидкой халвой, нишаллой и вареньем. Принесли подносы, полные конфет, всякой сухой халвы, сластей, соблазнительных и по вкусу, и по виду.

Абдуррахим-бай, одетый в дорогие халаты, опоясанный шелковым платком, стоял в проходе перед гостиной. Одним глазом он наблюдал, как подают гостям, а другим — как убирают объедки и уносят ли их обратно на кухню. Он напоминал грача, глядящего одним глазом на соблазнительную кость, а другим — на опасного охотника.

Некадам, вместе с батраками и рабами подававший гостям, а потом убиравший со стола, зайдя за дверь верблюжьего хлева, взял кусок из мясных объедков и быстро сунул его в рот.

Абдуррахим-бай увидел это.

Он настиг Некадама, покрутил его уши и за уши поволок к котлу, где распоряжался Наби-Палван.

—

Ты не видишь, Наби-Палван? Этот жадный и ненасытный щенок готов съесть все остатки от гостей. Я тебя здесь поставил, чтобы ты был тут моим глазом. А ты не очень-то смотришь. А тратился я не на угощение рабов. И не для батраков, не для голодранцев, явившихся сегодня нам помогать.

—

Хозяин! — сказал Ашур. — Мы со вчерашнего дня не пробовали соли. Что же делать мальчику, если он шатается от голода? Ну и пускай бы съел кусочек мяса и горсть плова. Мир от этого не разрушится, а у тебя ничего не убавится.

—

Мальчик, мальчик! Он для вас до двадцати лет будет мальчиком! Если вы проголодались, скажите Калмак-оим. Она вам разогреет вчерашнюю похлебку.

Один из деревенских бедняков сказал:

—

Бай! Рабов Калмак-оим накормит. Разогреет им вчерашней похлебки, а мы-то, придя на пир, чем наполним наши животы?