Если бы злая Любовь мне на родине жить разрешила
Иль умереть на руках матери, если бы те
Песни, что ныне едва небольшую составили книжку,
Мог бы я продолжать в том же, где начал, краю,—
Верно, тогда бы презрел я Парок неумолимых,
Черное веретено, пряжи печальную нить,
Не схоронила б меня Либитина в безвестной могиле
И не исчезло б мое имя в остывшей золе.
Ныне лесов и озер мне отраду придется покинуть,
В хоре Пермесских дев не прозвучит мой напев,
То, что муза моя мне внушила в юные годы,
Больше уж я не отдам на исправляющий суд.
Так же срезает серп колосья нежные в поле,
Так бесперых птенцов хищник уносит из гнезд.
Боги! Ужели Синцер растает в воздухе легком
И не избегнуть ему участи общей — костра?
Ты же, возлюбленный Сангр, коли так велит Немезида
И не дано никому волю ее одолеть,
Доски разбитой ладьи собери, — все, что вынесут волны,
После того как пойду я, сокрушенный, ко дну,
Маны окликни мои, что блуждать по берегу будут,
И на могильном холме эти стихи начертай:
«Здесь я, Акций, лежу. Надежда почила со мною,
Но и по смерти моей не умирает Любовь».