* * *
Ты хочешь знать, Панжас, как здесь твой друг живет?
Проснувшись, облачась по всем законам моды,
Час размышляет он, как сократить расходы
И как долги отдать, а плату взять вперед.
Потом он мечется, он ищет, ловит, ждет,
Хранит любезный вид, хоть вспыльчив от природы.
Сто раз переберет все выходы и входы.
Замыслив двадцать дел, и двух не проведет.
То к папе на поклон, то письма, то доклады,
То знатный гость пришел и — рады вы, не рады —
Наврет с три короба он всякой чепухи.
Те просят, те кричат, те требуют совета,
И это каждый день, и, веришь, нет просвета…
Так объясни, Панжас, как я пишу стихи.
* * *
Пока мы тратим жизнь, и длится лживый сон,
Которым на крючок надежда нас поймала,
Пока при дяде я, Панжас — у кардинала,
Маньи — там, где велит всесильный Авансон,—
Ты служишь королям, ты счастьем вознесен,
И славу Генриха умножил ты немало
Той славою, Ронсар, что гений твой венчала
За то, что Францию в веках прославил он.
Ты счастлив, друг! А мы среди чужой природы,
На чуждом берегу бесплодно тратим годы,
Вверяя лишь стихам все, что терзает нас.
Так на чужом пруду, пугая всю округу,
Прижавшись крыльями в отчаянье друг к другу,
Три лебедя кричат, что бьет их смертный час.
* * *
Ты помнишь, мой Лагэ, я собирался в Рим,
И ты мне говорил (мы у тебя сидели):
«Запомни, Дю Белле, каким ты был доселе,
Каким уходишь ты, и воротись таким».
И вот вернулся я — таким же, не другим,
Лишь то, что волосы немного поседели,
Да чаще хмурю бровь, и дальше стал от цели,
И только мучаюсь, все мучаюсь одним.
Одно грызет меня и гложет сожаленье.
Не думай, я не вор, не грешен в преступленье,
Но сам обрек себя на трехгодичный плен,
Сам обманул себя надеждою напрасной
И растерял себя из жажды перемен,
Когда уехал в Рим из Франции прекрасной.
* * *
Блажен, кто странствовал, подобно Одиссею,
В Колхиду парус вел за золотым руном
И, мудрый опытом, вернулся в отчий дом
Остаток дней земных прожить с родней своею.
Когда же те места я посетить сумею,
Где каждый камешек мне с детских лет знаком,
Увидеть комнату с уютным камельком,
Где целым княжеством, где царством я владею!
За это скромное наследие отцов
Я отдал бы весь блеск прославленных дворцов
И все их мраморы — за шифер кровли старой,
И весь латинский Тибр, и гордый Палатин
За галльский ручеек, за мой Лире один,
И весь их шумный Рим — за домик над Луарой.
* * *
Я ие люблю Двора, но в Риме я придворный,
Свободу я люблю, но должен быть рабом.
Люблю я прямоту — льстецам открыл свой дом,
Стяжанья враг — служу корыстности позорной;
Не лицемер — учу язык похвал притворный,
Чту веру праотцев, но стал ее врагом.
Хочу лишь правдой жить, но лгу, как все кругом,
Друг добродетели — терплю порок тлетворный;
Покоя жажду я — томлюсь в плену забот,
Ищу молчания — меня беседа ждет,
К веселью тороплюсь — мне скука ставит сети,—
Я болен, но всегда в карете иль верхом.
В мечтах — я музы жрец, на деле — эконом.
Ну можно ли, Морель, несчастней быть на свете!
* * *
Блажен, кто устоял и низкой лжи в угоду
Высокой истине не шел наперекор,
Не принуждал перо кропать постыдный вздор,
Прислуживаясь к тем, кто делает погоду.
А я таю свой гнев, насилую природу,
Чтоб нестерпимых уз не отягчить позор,
Не смею вырваться душою на простор
И обрести покой иль чувству дать свободу.
Мой каждый шаг стеснен — безропотно молчу.
Мне отравляют жизнь, и все ж я не кричу.
О, мука все терпеть, лишь кулаки сжимая!
Нет боли тягостней, чем скрытая в кости!
Нет мысли пламенней, чем та, что взаперти!
И нет страдания сильней, чем скорбь немая!
* * *
Когда б я ни пришел, ты, Пьер, твердишь одно:
Что, видно, я влюблен, что сохну от ученья,
Что книги да любовь — нет худшего мученья,
От них круги в глазах и в голове темно.
Но верь, не в книгах суть, и уж совсем смешно,
Что ты любовные припутал огорченья,—
От службы вся беда, от ней все злоключенья —
Мне над конторкою зачахнуть суждено.
С тобой люблю я, Пьер, беседовать, но если
Ты хочешь, чтобы я не ерзал, сидя в кресле.
Не раздражай меня невежеством своим!
Побрей меня, дружок, завей, а ради скуки
Ты б лучше сплетничал, не трогая науки,
Про папу и про все, о чем толкует Рим.
* * *
Ты Дю Белле чернишь: мол, важничает он.
Не ставит ни во что друзей. Опомнись, милый,
Ведь я не князь, не граф, не герцог (бог помилуй!)
Не титулован я и в сан не возведен.
И честолюбью чужд, и тем не уязвлен,
Что не отличен был ни знатностью, ни силой,
Зато мой ранг — он мой, и лишь недуг постылый,
Лишь естество мое диктует мне закон.
Чтоб сильным угодить, не стану лезть из кожи,
Низкопоклонствовать, как требуют вельможи,
Как жизнь теперь велит, — забота не моя.
Я уважаю всех, мне интересен каждый.
Кто поклонился мне, тому отвечу дважды,
Но мне не нужен тот, кому не нужен я.

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: