Поиск
Вдова Ивана Сирка
В городе Мерефе жила вдова,
Престарелая жена
Сирчиха-Иваниха.
Семь лет она бедовала,
А Сирка Ивана и в глаза не видала,
Только двоих сынов воспитала:
Первого сына — Сирченка Петра,
Второго сына — Сирченка Романа.
Она их до возраста при себе содержала,
От них славы-памяти себе по смерти ожидала.
Как стал Сирченко Петро подрастать,
Начал он свою престарелую мать вопрошать:
"Матушка моя, престарелая жена!
Сколько я у тебя проживаю,
Отца моего, Сирка Ивана, не видал и не знаю.
Хотелось бы мне узнать,
Где моего отца, Сирка Ивана, искать".
Старуха вдова отвечает:
"Пошел твой отец
К стародревнему Тору попытать сил,
Там и свою голову казацкую сложил".
Только Сирченко Петро о том услыхал,
Пилипа Мерефьянского с собой позвал,
Голуба Волошина в джуры себе взял.
Вот они к стародревнему Тору подъезжают,
Атамана торского,
Яцка Лохвицкого
Привечают.
Атаман торский,
Яцко Лохвицкий,
Из шатра выступает,
Сирченка Петра обнимает,
Такую речь начинает:
"Сирченко Петро!
Зачем ты сюда заявился?
Или своего отца Ивана искать снарядился?
Сирченко Петро ему отвечает:
"Атаман торский,
Яцко Лохвицкий!
Я семь лет ожидаю, —
А отца своего, Сирка Ивана, не видал и не знаю".
Вот Сирченко Петро
Со старшими казаками прощается,
К трем зеленым овражкам направляется.
Казака Сирченка Петра на прощанье
наставляли:
"Сирченко Петро!
Себя оберегай,
Коней своих казацких от себя не отпускай!"
Но Сирченко Петро их словам не внимает,
Под зелеными кустами ложится-почивает,
Коней своих казацких далеко в степь пускает,
Только Голуба Волошина с конями посылает.
Турки это увидали,
Из кустов, из овражков повыбегали,
Голуба Волошина в полон взяли
И так ему сказали:
"Голуб Волошин!
Не нужны нам твои кони вороные,
Хотим мы только знать,
Как нам твоего пана молодого порубать".
Голуб Волошин такими словами отвечает:
"Турки!
Коли отпустите вы меня домой,
Сам я голову ему сниму с плеч долой!"
Турки это услыхали,
Голуба Волошина отпускали.
Голуб Волошин к Сирченку Петру воротился,
С таким словом к нему обратился:
"Сирченко, пан молодой!
Доброго коня бери,
На турок скачи, руби!"
Только было Сирченко Петро на турок поскакал —
Тут ему Голуб Волошин с плеч голову снял.
Тогда турки Пилипа Мерефьянского кругом обступили,
Голову с плеч молодецких скосили,
Казацкое тело посекли-порубили.
Когда казаки-старожилы такое увидали,
Борзых коней седлали,
Турок нагоняли,
Побивали,
Казацкое тело подобрали,
В стародревний табор привозили,
Землю сухую саблями копали,
В шапках, в полах землю носили,
Казацкое тело похоронили.
Атаман торский,
Яцко Лохвицкий,
Об этом услыхал,
Престарелой вдове Сирчихе-Иванихе
В город Мерефу письмо написал.
Сирчиха-Иваниха письмо читает,
К сырой земле грудью приникает,
Повторяет:
"Три беды на мою голову пало:
Первая беда, — что я семь лет горевала,
Сирченка Ивана видом не видала:
Вторая беда — Сирченка Петра на свете нет:
Третья беда — и Сирченко Роман за ним пойдет вослед".
Ганжа Андыбер
1
Ой, по полю, по полю Килийскому,
По тому ли большаку ордынскому,
Гей, гулял, гулял казак, бездомный бобыль, семь лет да четыре,
И полегли под ним три коня вороные.
Вот двенадцатый год наступает, —
Казак, бездомный бобыль, в город Черкасы прибывает.
Как на казаке, бездомном бродяге,
Три сермяги,
Из рогожи кожушок,
Из пеньки поясок.
На казаке, бездомном бродяге, сапожки-сафьянцы, —
Видать пятки и пальцы,
Где ступит — босою ногою след пишет.
А еще на казаке, бездомном бродяге, шапка-бирка —
Сверху дырка,
Шерсти вокруг и не видно:
Она дождем покрыта,
А ветром, казаку во славу, подбита.
Так вот казак, бездомный бобыль, в город Килию прибывает,
Настю Горовую, кабатчицу степную, спрашивает-пытает,
Едва бездомный казак Насти Горовой, кабатчицы степной допросился, —
Сразу к ней в светлицу ввалился.
А у нее пили три казака,
Три толстосума-богача:
Первый пил Гаврило Довгополенко переяславский,
Второй пил Войтенко нежинский,
Третий пил Золотаренко черниговский.
Вот они пили-выпивали,
Над бездомным казаком насмехались,
Шинкарку позвали:
"Гей, шинкарка Горовая,
Настя молодая!
Делом смекни,
Нам сладкого меду, оковытого вина плесни,
А этого казака, рассукина сына, взашей из хаты гони:
Видно, он где-то по винницам, по броварням валялся,
Опалился, ободрался, оборвался,
К нам пришел добывать,
А в другую корчму понесет пропивать".
Тогда шинкарка Горовая,
Настя, кабатчица степная,
Казака, бездомного бобыля, за чуб драла,
В три шеи из хаты выгоняла.
Но казак, бездомный бобыль, не унывает,
Казацкими пятами себя подпирает.
Упирался,
Пока до порога не добрался.
Казацкими пятами за порог зацепился,
А казацкими руками за косяк ухватился,
Под полкой с посудой весь, и с головой молодецкой, укрылся.
Тогда два богача им любовались,
Насмехались,
А третий, Гаврило Довгополенко, переяславский, был умнее:
Из кармана малую денежку вынимал,
Насте-кабатчице прямо в руки отдавал
Да еще тихим голосом такое слово сказал:
"Гей, — молвит, — шинкарка молодая, Настя, до денег охочая!
Ты, — молвит, — на этих бездомных бродяг хоть и зла, да отходчива:
Делом смекни,
Мою малую денежку прими,
В погреб сходи,
Хоть мартовского пива молодого нацеди,
Этому казаку, бездомному бродяге, похмелиться помоги, в жизни утверди".
Тогда Настя Горовая,
Шинкарка молодая,
Сама на погреб сходить не пожелала,
Служанку послала:
"Гей, девка-служанка!
Сделай так:
Возьми кружку да черпак,
В погреб сходи,
Восемь бочек мимо обойди,
А из девятой прокислого пива нацеди.
Чем его свиньям выливать,
Будем лучше таким бродягам раздавать".
Тут девка-служанка на погреб побежала,
Девять бочек миновала,
А из десятой отборного пьяного меду нацедила.
В светлицу входит,
А сама нос от кружки воротит,
Будто это пиво прокисло, бродит.
Как подали казаку в руки кружку,
Он возле печи примостился,
Хорошо пивцом угостился,
Попробовал разок,
Сделал еще глоток,
А потом хвать кружку за ухо —
И стало в кружке сухо.
Вот пошел казацкую голову хмель разбирать,
Пошел казак кружкой по столу стучать,
Поскакали у богачей со стола бутылки да чарки,
Так что богачам стало и дымно и жарко.
Тогда толстосумы-богачи глянули на казака
И переговариваются исподтишка:
"Видно, этот бездомный бродяга нигде не бывал,
Доброго вина не пивал,
Что даже от прокислого пива хмелен стал!"
Но только бездомный казак это услыхал,
Грозно богачам закричал:
"Гей, вы, богачи,
Чертовы сычи!
К порогу подвигайтесь,
Мне, казаку-бобылю, в красном углу место дайте.
Сдвигайтесь тесно,
Чтоб было мне, бездомному бобылю, в красном углу место!"
Тогда казаки, толстосумы-богачи, испугались,
К порогу отодвигались,
Казаку-бобылю в красном углу место уступали.
Тут бездомный казак в красном углу место занимает,
Из-под полы златокованый чекан вынимает,
Шинкарке молодой за ведро меду в залог оставляет.
Когда толстосумы-богачи такое увидали,
Они так сказали:
"Гей, шинкарка Горовая,
Настя молодая,
Кабатчица степная!
Сделай так, чтоб этому казаку, бездомному бродяге, не пришлось залог выкупать, —
Пусть лучше идет к нам, толстосумам-богачам, волов погонять,
А тебе, Насте-кабатчице, печи топить".
Тут смекает казак, бездомный бобыль, — слова их негожи:
Вынимает он тогда пояс цветной кожи,
Начал шинкарке молодой, Насте-кабатчице, весь стол червонцами устилать.
Начали толстосумы-богачи его червонцы примечать,
Начали его угощать
Меда склянкой
Да пенного вина чаркой.
Тогда и шинкарка Горовая,
Настя молодая,
Тихим голосом добавляет?
"Эй, казак, — говорит, — казак!
Ты нынче снедал или обедал?
Иди ко мне в комнату,
Сядем с тобой, поснедаем,
А то и пообедаем".
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: