Повествовательная проза во Вьетнаме развивалась от сборников коротких мифологических рассказов типа китайских историй об удивительном к развитой литературной новелле XVI века, а затем там, в отличие от других стран Дальнего Востока, появились не повести, а сюжетные поэмы (XVII-XVIII вв.), занявшие в истории национальной литературы то самое место, которое по общерегиональной модели развития, казалось бы, предназначено было народным повестям. Произошло это не случайно. Сказались юго-восточноазиатские традиции. Известно, что у всех народов этой части Азии развитие повествовательности шло в поэтических формах - сюжетных поэмах. (Напомним, что дальневосточная литературная традиция почти не знала до XX века жанра сюжетной поэмы.) В XVIII веке, на сто лет позже, чем в Корее, во вьетнамской литературе появляется первый роман авторов из рода Нго "Император Ле - объединитель страны". Роман этот - не бытовой, как в Корее, а эпический. Он воспринял традицию китайских исторических эпопей, но описываются в нем бурные события собственной вьетнамской действительности - происходившее на глазах у авторов мощное восстание тэйшонов. Роман получил широкую известность, но остался единственным образцом данного жанра в национальной литературе. Только в XX веке прозаический роман стал во Вьетнаме ведущим жанром.

Совершенно другую картину развития повествовательной литературы (да, впрочем, и поэзии) дает нам Япония, где с самого начала существовало своеобразное культурное двуязычие: сочинения на китайском литературном языке сосуществовали там, по крайней мере, с VIII века с сочинениями на японском языке. Обе эти письменные традиции находились в непрерывном взаимодействии, обогащая друг друга и приводя к появлению различных литературных стилей, от чисто японского повествовательного стиля, например, в "Повести об Исэ" (X в.) до чисто китайского изящного слога Самона Кёкая, автора "Записей удивительных историй, происшедших в Японии и показывающих воздаяние за добро и зло" (IX в.)

Если Корея и Вьетнам как-то незаметно "проскочили" через период собственной древности в литературе, перейдя от архаического фольклора к развитым формам средневековой словесности, то в Японии первый - ранний - период (VII-VIII вв.) развития (на фоне общерегионального пути) сменился эпохой бурного расцвета повествовательной прозы. Хэйан - "Мир и Спокойствие" - так назвали этот период (IX-XII вв.) сами японцы по названию своей столицы. Хэйанская проза дала мировой литературе и сказочно-мифологическую в своих истоках книгу типа "Повести о старике Такэтори" (повести такой в X веке не знала и многовековая уже к тому времени литературная традиция Китая), и лирические повести, соединившие в себе прозу и стихи типа "Повести об Исэ", и поэтичные дневники, вроде "Дневника путешествия из Тоса в столицу" (поэзия и поэтика японского классического пятистишия вообще оказала огромное влияние на японскую прозу), и рассказы об удивительных происшествиях, собранные в конце XI века в огромный свод - "Стародавние повести", и совсем уже небывалое и уникальное произведение для всей мировой литературы той эпохи - роман "Повесть о принце Гэндзи", настоящий бытовой и сложнейший психологический и лирический роман начала XI века, произведение, равное которому по масштабу изображения появится в соседнем Китае только, пожалуй, в XVI веке, а в Европе и вовсе в XVII веке во Франции. "Повесть о принце Гэндзи" - концентрированное выражение духовной жизни эпохи и одновременно пророчество ее конца.

В этой культуре и особенно в повествовательной прозе огромен вклад японских женщин-писательниц. В то время мужчины в Японии предпочитали писать по-китайски, и именно женщины оказались создательницами чисто японского повествовательного стиля; они писали на живом разговорном языке своего времени, превращая его в совершенный и выразительный язык эпохи.

Трудно объяснить такой необычный феномен в истории дальневосточной, да и всей мировой литературы, как хэйанская проза. Если подойти к этому явлению типологически, то аналоги ему следует, может быть, искать в древней литературе других народов. Казалось бы, почти начало пути - и тут же небывалый взлет. Дело тут, видимо, в том, что создатели этой культуры жили в период, когда общество еще не было задавлено бесконечными, свойственными феодальной эпохе регламентациями. Одновременно нельзя забывать и об ориентации хэйанских писателей на высокие образцы словесного искусства развитой континентальной культуры, и об удивительном, присущем японцам с древности умении перерабатывать в чисто национальном духе культурные ценности, заимствованные от других, соседних и дальних народов, и об ускоренном развитии в тот период японской литературы, начавшейся много позже литературы китайской ( Подробно об этом см. в кн.: Н.И. Конрад. Японская литература в образцах и очерках, Л., 1927.).

Легко заметить, что в перечне основных достижений классической японской прозы с памятниками повествовательной литературы других дальневосточных народов может быть сопоставлена только одна линия: сборники рассказов о чудесах и удивительных событиях, связанные с фольклором. Линия эта для японской прозы важная, но далеко не основная, тогда как именно она была главным путем развития прозы в Китае, Вьетнаме, а в несколько преобразованном виде и в Корее. И здесь подтверждается, пожалуй, мысль, уже высказанная нами ранее: удельный вес и место одних и тех же пластов в литературах Дальнего Востока далеко не одинаковы. А разное положение, занимаемое тем или иным родом повествований в общем литературном процессе, дает и принципиально иную общую картину. Следует сказать и о том, что сами рассказы о чудесах в разные периоды и у разных авторов могли быть с литературной точки зрения явлениями разных планов. Авторов первых сборников интересовало само чудо как таковое, это заметно, например, и в "Записках о поисках духов" китайского историографа IV века Гань Бао, и в "Собрании чудес и таинств земли Виет" смотрителя королевских книгохранилищ вьетнамца Ли Те Сюйена, у более поздних авторов чудо лишь, так сказать, повод или удобный предлог увлечь читателя. (Эта интересная мысль высказана в статье М. Ткачева в настоящем томе.) Само чудо как бы отступает на второй план в пользу развития бытовых или повествовательных элементов.

Хэйанскую эпоху в Японии сменяет время, которое можно назвать средневековьем. В это время складываются героические эпопеи, выросшие на базе развитого устного сказа. Эпос этот, получивший название гунки или "записи о военных событиях", находит себе аналогию в китайских героических и исторических эпопеях XIV-XVII веков и в такой же мере типологически близок средневековому эпосу других, в том числе европейских народов. Напомним, что литература Кореи и Вьетнама такого жанра не знала, опять-таки во многом из-за отсутствия мощной традиции устного профессионального сказа.

Существование в середине хэйанского периода литературной новеллы об удивительном, подобной китайской или вьетнамской новелле, и дало толчок развитию литературной новеллы в более поздний период. Эта линия, чрезвычайно важная в истории других дальневосточных литератур, в самой Японии оказалась отнюдь не первостепенной и в известном смысле периферийной до XVII-XVIII веков. Бытовая повесть как специфический жанр городской культуры возникла в Японии в это же время - в XVII веке, когда рядом существовали повести китайские и корейские. Жанр вроде бы один, а реально существующие произведения, если судить даже по тем образцам, которые представлены в данном томе, весьма и весьма различны. Особая прелесть корейских повестей связана с их архаичностью, с заметным влиянием фольклорной, сказочной традиции, повести китайские, восходящие к творчеству уличных рассказчиков X-XII веков, это произведения авантюрные, плутовские, даже детективные, японские же произведения этого жанра, известные нам по переводам из Ихара Сайкаку, - это целиком плод индивидуального авторского гения и индивидуального стиля. Повести Сайкаку описывали пестрый, разнообразный мир позднесредневековой Японии, и в особенности города. А поскольку жизнь японского города XVII века была сравнительно менее связана различными условностями, столь характерными для средневекового уклада жизни (об этом с удивлением писал китайский философ XVII века Хуан Цзун-си, побывавший в Нагасаки), то отсюда и большие, чем в соседних литературах, достижения в развитии бытописательства, в утверждении реалистического взгляда на окружающий мир. Даже такой самый общий абрис эволюции повествовательной прозы в разных странах Дальнего Востока, как нам кажется, показывает и определяющее сходство путей развития и одновременно особенности истории каждой из национальных литератур. История каждой из литератур региона - есть факт, обусловленный уже не столько общими законами развития словесного искусства, сколько общественными условиями и особенностями национального исторического пути. Об этих особенностях с возможной мерой обстоятельности рассказано в предисловиях ко всем четырем разделам книги.