— Слушай, доктор. О том, что я тебе сейчас скажу, ты должен молчать до гроба.

— Даю честное слово.

— Газету и листовку подменил я.

— Ты, дядюшка Марко? — крикнул доктор, вскочив с места.

— Сиди и молчи… Теперь слушай, как все это произошло. Сегодня утром я спозаранку зашел в кофейню и впервые услышал от Ганко о твоем аресте. Я был поражен. Тут входит онбаши и рассказывает мне, что ночью тебя отправили в К., а сам он должен ехать туда с письмом бея, к которому приложена крамольная литература. «Как быть?» — думаю. Онбаши посидел еще немного и вышел. Смотрю — письмо-то он позабыл! Ганко в это время мыл голову одному посетителю и не смотрел в мою сторону. Я подумал, уж не разорвать ли мне это письмо? Но какой толк? Тебя бы все равно потащили на допрос и оставили под подозрением. Что делать? А времени на размышление нет. И вот мне приходит в голову то, чего я за всю свою жизнь в мыслях не имел… Надо тебе знать, доктор, что я поседел на торговле и ни одного чужого письма в жизни не распечатал. На мой взгляд, нет поступка бесчестней, а вот сегодня, да простит меня бог, я сделал это в первый и последний раз. Побежал домой, заперся в конторе, осторожно подрезал красный сургуч, вынул то, что лежало в конверте, и вложил туда другую газету и объявление, — первое, что попалось под руку. Турки ведь недогадливы, сам знаешь… Потом я отнес письмо в кофейню и положил его на прежнее место, — Ганко ничего не заметил. Слава богу, все кончилось хорошо. Теперь, по крайней мере, совесть будет мучить меня меньше.

Доктор слушал Марко, потрясенный.

— Дядюшка Марко, — проговорил он растроганно, — я вечно буду тебе благодарен. Ты называешь свой поступок бесчестным, но это славное дело, это подвиг! Ты с риском для себя спас двоих. Отец не оказал бы такой услуги сыну.

И доктор умолк — он не мог говорить от волнения.

Марко продолжал:

— Вчера вечером сын деда Манола действительно разыскивал меня. Но он полез через ограду и поднял такой шум, что переполошил всю полицию.

— Бойчо Огнянов?

— Так вот как вы его теперь называете? Да, да, он самый. Мы с его отцом большие друзья; он, бедняга, никого здесь не знает и хотел укрыться у меня. Это ты указал ему дорогу. Но он вскоре убежал. Я не хотел тебе говорить об этом при Иванчо.

— Откуда он пришел? — спросил доктор, на которого незаурядная личность Бойчо Огнянова произвела сильнейшее впечатление.

— А он тебе не говорил? Бежал из Диарбекира.

— Из Диарбекира?

— Тише… Куда ты? — спросил Марко доктора, поднявшегося с места.

— Пойду в монастырь — там его приютил дьякон. Я должен поговорить с ним… Ты разрешишь доверить ему, и только ему одному, твое признание? Он должен знать, кому обязан жизнью, — ведь если бы меня не освободили, он отдался бы в руки властей.

— Нет! И заклинаю тебя, молчи и постарайся забыть об этом. Я только тебе признался, можно сказать — исповедался, чтобы легче было. Передай привет сыну деда Манола; попроси его зайти ко мне, только пускай теперь входит в ворота.

Доктор ушел.

Не в пример мужскому монастырю, затерянному в горах, всегда безмолвному и безлюдному, женский монастырь в Бяла-Черкве был очень оживленным местом.

Отделенные высокой оградой от суетного и грешного мира, человек шестьдесят — семьдесят монахинь, молодых и старых, целый день сновали по двору и окружавшим его галереям, оглашая их веселым гомоном. Жизнь кипела здесь с утра до вечера.

Монастырь слыл самым рьяным распространителем новостей в городе. Это была колыбель всех сплетен, что носились из дома в дом, смущая грешных мирян; здесь предсказывались и подготовлялись помолвки, расстраивались свадьбы. Всякие истории, как будто безобидные, исходили отсюда, чтобы, обойдя весь город, вернуться в целости и сохранности, только раздутыми до огромных размеров; бывало и наоборот: попадая в монастырь крошечными, как пылинка, слухи вырастали здесь в целую гору. Этот многошумный центр привлекал, особенно в праздничные дни, толпы гостей-мирян, которых благочестивые монахини потчевали анекдотами из жизни города и вишневым вареньем.

Госпожа Хаджи Ровоама, с которой мы познакомились у ее брата Юрдана, слыла заядлой сплетницей, мастерицей вынюхивать городские тайны. Когда-то она была игуменьей, но ее свергли во время одного «восстания» в монастырской «республике»; однако ее авторитет был непоколебим до сих пор. Хаджи Ровоаму спрашивали обо всем на свете. Она подтверждала достоверные новости и опровергала ложные; она умышленно распускала слухи, которые несколько дней служили духовной пищей монахиням и постепенно просачивались за пределы монастыря.

В эти дни госпожа Хаджи Ровоама была не в духе; ее уязвило освобождение доктора Соколова — опасного врага монастыря. Затаив в душе злобу, она недоумевала: кто ему помог? Кто лишил ее удовольствия ежедневно выслушивать да и самой выдумывать все новые предсказания его судьбы? Это было просто безобразие! Вот уже четыре или пять дней, как ее мучила бессонница, — сон не слетал на ее веки. Хаджи Ровоама ломала себе голову, стараясь отгадать, почему доктор не захотел сказать бею, где он был вечером, перед тем как его арестовали в ту знаменательную ночь. И потом: кто подменил газету?.. Наконец блестящая мысль осенила монахиню. Это случилось во время вечерней молитвы. Хаджи Ровоама так обрадовалась, что всплеснула руками, как Архимед, когда он открыл свой великий физический закон. Она вышла из своей кельи и направилась к сестре Серафиме, которую застала уже раздетую.

— Сестра, ты знаешь, где был доктор в ту самую ночь и почему он не захотел ответить бею? — спросила она дрожащим голосом.

Сестра Серафима навострила уши.

— У жены бея! — сказала Хаджи Ровоама.

— Не может быть, хаджийка!

— Именно у нее, Серафима; потому он и отказался отвечать: ведь он еще не сошел с ума. Пресвятая богородица, и как я сразу не догадалась! — говорила Хаджи Ровоама, стоя перед божницей и крестясь. — А ты знаешь, кто выпустил доктора?

— Кто, сестра хаджийка? — спросила сестра Серафима.

— Опять-таки она!.. Жена бея!

— Что ты говоришь, хаджийка!

— Боже мой, пресвятая богородица! Как это мне тогда же в голову не пришло!

Излив свою взволнованную душу, Хаджи Ровоама вернулась к себе, дочитала вечернюю молитву и легла, чувствуя, что у нее гора с плеч свалилась.

Наутро во всем монастыре говорили только об одном. История о докторе и жене бея разрасталась, принимая угрожающие размеры. Когда ее рассказывали, слушатели неизменно задавали вопрос:

— А кто узнал об этом?

— Конечно, Хаджи Ровоама, — следовал ответ.

Это имя обезоруживало любого скептика. И все направлялись к Хаджи Ровоаме за пикантными подробностями.

В течение двух часов слух облетел весь город.

Но всякая новость, даже самая интересная, за три дня становится старой. Обществу, начавшему позевывать, нужна была новая пища. Появление в городе Кралича, которого никто почти не знал, снова вызвало оживление в монастыре, и монахини заволновались. Кто он? Откуда приехал? Зачем? Никто не знал. Наиболее любопытные обитательницы монастыря отправились в город. Но они узнали только, что приезжего зовут Бойчо Огнянов, а насчет его намерений принесли самые противоречивые сведения.

Мать София говорила, что он приехал поправить свое здоровье.

Госпожа Рипсимия уверяла, что он торгует розовым маслом.

Сестра Нимфодора рассказывала, что он собирается поступить в учителя.

Мать Соломона и госпожа Парашкева давали понять, что ни те, ни другие сведения не соответствуют действительности а приехал он высмотреть себе невесту, и они даже знают, кого он хочет посватать…