— Тебе еще многому надо научиться, девочка, — пробормотал он себе под нос. — Но ты попала на того, кто может тебя научить.

Наблюдая за экономными движениями Моники возле костра, Стив решил, что эту последнюю кандидатку отца отличает не только своеобразная неброская красота. Что бы он о ней ни думал, но работы она явно не боится. Не только тюкала по бревнам этим старым и слишком большим для нее топором, но и нашла время расчистить мусор, скопившийся вокруг хижины за все годы, как тут стали летом бывать студенты. Консервные банки, стеклянные бутылки и прочий хлам — спутники современной жизни — все было сложено аккуратными кучками.

— Когда в следующий раз приеду, прихвачу мешки и заберу всю эту дрянь, — сказал он.

Моника подняла глаза от сковороды, которую устанавливала на кривой почерневшей решетке, лежащей на камнях.

— Дрянь?

— Ну, банки-бутылки, — пояснил он, показывая на кучи у хижины.

Моника нахмурилась. Там, откуда она приехала, эти кучи скорее рассматривали бы как сырье, а вовсе не как мусор. Обломки стекла превратили бы в украшения или отточили до остроты лезвия, способного резать шкуры. Она сама не раз пользовалась особым способом заточки, когда жила среди племен, которые были слишком бедны или слишком удалены от цивилизации, чтобы просто менять старые стальные ножи на новые. А крепкие, упругие пластмассовые бутылки пригодились бы для хранения воды, семян, муки или соли. На берегах африканских озер они могли послужить поплавками для рыбацких сетей. Над пустыми алюминиевыми банками тоже поломали бы голову и обязательно нашли им какое-нибудь применение.

— Спасибо, — осторожно сказала Моника. — Если можно, я бы оставила кое-что из этих вещей. Но вот джутовый мешок, если у тебя есть лишний, очень пригодился бы. Я могла бы замачивать одежду в ручье, не опасаясь ее упустить. Течение ужасно быстрое.

Стив уставился на нее, не в силах поверить, что не ослышался насчет этой коллекции хлама и стирки в холодном ручье. Все прочие студенты-наблюдатели раз в неделю ездили в город за продуктами и в прачечную, а, поднимаясь сюда по тропе первый раз, везли столько багажа, что две лучшие вьючные лошади с его ранчо пыхтели от тяжести.

Если не считать сковородки и ведра, было не похоже, чтобы Моника привезла что-нибудь в хижину. Одежда ее была чистой, но с явными следами долгой носки. На джинсах и рубахе виднелись заплатки, нашитые крохотными ровными стежками. Он-то посчитал эти заплатки и полинявшую ткань данью той моде, согласно которой вещь должна выглядеть поношенной сразу же после ее покупки в магазине. Но теперь начал сомневаться. Может, она просто предпочитает носить старую удобную одежду, так же как он?

А может быть, у нее просто нет выбора?

Моника не заметила задумчивого взгляда Стива, который он бросил на ее одежду. Она отрезала ломоть ветчины от привезенного Роджером куска. Резала сломанным складным ножом, который обнаружила в сорняках перед хижиной. К сожалению, точильного камня не нашла. Ржавчину оттерла о камень, но лезвие все равно завязло бы даже в масле.

Пробормотав проклятие, Моника отложила безнадежно тупой нож и направилась к хижине. Выбрав из кучи кусок стекла, потрогала его край, вернулась к огню и продолжила работу над ветчиной. Стекло она держала между указательным и большим пальцами.

— Вот так ножик! — сказал Стив, не скрывая удивления.

— Тупится быстро, — посетовала Моника, укладывая узенький ломтик ветчины на раскаленную сковородку, — но пока не затупится, режет лучше любой стали.

— Что, нож потеряла? — спросил он.

— Нет. Просто тот, что я нашла, очень тупой.

— Гм. Я завтра еду в город. Хочешь, куплю тебе новый ножик?

Подняв глаза, Моника улыбнулась и поблагодарила за заботу.

— Очень мило с твоей стороны, но я тут столько нашла стекла, что его не на одно лето хватит.

Она отвернулась к сковородке, не заметив недоумения на лице Стива.

— Стекла… — неопределенно произнес он. Девушка кивнула.

— И хватит оленьих рогов для заточки.

— Хватит рогов…

Что-то в его голосе привлекло внимание Моники. Она повернулась, увидела лицо Стива и рассмеялась.

— Кончик рога используется для точечной заточки стекла, когда край затупится, — пояснила она. — У стекла специфический излом — ломается не по прямой, а крохотными кривыми. Так что просто приставляешь кончик рога, надавливаешь, и отходит изогнутый осколочек. Проделываешь это по всему краю, и лучше с обеих сторон. Лезвие получается неровное, но чертовски острое. На какое-то время…

Наступило молчание. Стив старался осознать услышанное, соотнести его с обманчиво хрупкой красотой Моники.

— Ты одна из тех ненормальных, кто изучает антропологию и носится с идеей жить, как пещерный человек? — спросил он наконец.

От ее тихого смеха и смешинок в аметистовых глазах нервы Стива обожгло языками пламени.

— Близко к тому, — призналась она. — Мои родители — антропологи, изучают первобытные культуры. Мы жили в охотничьих племенах, среди номадов, то есть кочевников. Мама заинтересовалась редкими травами, начала собирать семена повсюду, где мы были, посылать их в университетские семенные банки. А те, кто работает над выведением высокоурожайных болезнестойких культур для стран третьего мира, используют их в своих опытах. Вот почему я здесь.

— Как болезнестойкая и высокоурожайная? — сухо осведомился Стив. И был вознагражден мелодичным смехом, от которого у него перехватило дыхание.

— Нет, как опытный сборщик семян, привычный к походным условиям.

— Одним словом, в самый раз для летней вахты на Лугу Диксона.

Моника кивнула, оглядев Луг и осины, трепещущие на фоне бездонного голубого неба.

— Это самое красивое место из всех, где я бывала, — задумчиво сказала она и прикрыла на мгновение глаза. Затем с наслаждением сделала несколько вдохов. — А воздух здесь какой! Нежный, чистый. — Она словно пробовала его на вкус. — Знаешь ли ты, что такая красота редко где бывает?

С минуту Стив глядел, как Моника с чувственным восхищением упивается солнцем, небом и ветром. Может, он в ней ошибся? Она, похоже, такая, как, по ее словам, здешний воздух, — нежная, чистая и очень, очень редкостная. Словом, не из тех, кто гонится за легким существованием в качестве супруги богатого человека. Все женщины, приезжавшие охотиться за ним на ранчо, приходили в ужас от некомфортабельности его жилища — голые деревянные полы, столовые приборы из нержавейки, древняя кухня. Он грубо им объяснял, что вся работа по дому будет делаться его женой, а не хороводом прислуги. То же происходило на конюшне. Любая женщина, пожелавшая покататься верхом, должна была почистить стойло, починить седло и уздечку — словом, заработать себе право вывести лошадь.

После этого все женщины до единой желали Стиву катиться к черту, уезжали даже не оглянувшись, чего он и добивался. Пожалуй, Моника так бы не поступила. Ей нечего волноваться за холеные наманикюренные ногти — они у нее короткие, не мешают работать, и еще очень чистые, как и пряди платиново-светлых волос. И тяжелого физического труда вроде не боится. Он все еще видел, как девушка тянется на цыпочках в бесплодной попытке опустить топор с такой силой, чтобы откололось приличное полено. Должно быть, немало поработала, коли успела стереть кожу на маленьких ладошках. Он увидел это, когда она ставила перед ним тарелку с хлебом, удивительно пахнущим травами.

— Поем и наколю тебе дров, — проворчал Стив. Его странно волновала мысль, что почти все топливо, добытое ею с такими усилиями, ушло на приготовление ему еды.

Руки Моники, накладывающие ветчину на щербатую оловянную тарелку, на мгновение замерли. Ей вовсе не хотелось, чтобы Стив чувствовал себя обязанным расплатиться за предложенную пищу. Чем дольше она смотрела на его одежду, тем больше сомневалась, что он может позволить себе даже самую символическую плату наличными. И в то же время знала, какими гордыми бывают бедняки.