«Но последнее слово, — решила девушка, — осталось все-таки за мной».

Каким-то образом этому человеку, Калебу, удалось поймать ее в силки, опутать незримыми узами, словно неосторожного пловца, запутавшегося в сетях. Иначе зачем бы она вдруг решила вернуться? Мимоходом она вспомнила утонувшую мать Дилана.

— Потому что она подплыла слишком близко к берегу, — прозвучало у нее в ушах.

Маргред спускалась ниже, рев и шум моря слышались все отчетливее. На старинных каменных стенах заблестела влага. Лестница расширилась и перешла в туннель. Ступеньки закончились гладкой каменной плитой. Из входа в пещеру сюда проникал свет, открывая ряд комнат с высокими потолками, которые переходили одна в другую, становясь все шире. Вдоль стен здесь выстроились сундуки, а по полу были разбросаны сокровища.

Маргред направилась к матросскому сундучку, окованному железом и вделанному в выступ скалы. Крышку его украшали искусно вырезанные хлебные злаки и яблоки. Выскользнув из халата, она откинула крышку сундука.

Внутри лежала ее шкура, серебристо-коричневая, испещренная темными круглыми пятнами, причем их узор был уникален и спутать его с другим было невозможно. Она накинула ее на себя, одной рукой гладя тонкий мех, ласкавший грудь, а другой отбрасывая в сторону бархатный халат.

Свежий морской ветерок подхватил и растрепал ее волосы, взъерошил шкуру. Она подняла голову, втянула воздух, пахнувший ветром, и сладко содрогнулась.

Отпустив крышку сундука, Маргред отправилась за потоком воздуха назад, к входу в пещеру. Лучи света отражались от поверхности моря и искрились на скалах. За спиной у нее высились прибрежные утесы. Волны с шипением накатывались на ее бледные, стройные, человеческие ступни. Она остановилась. Вода пенилась вокруг ее лодыжек, а над океаном кружили, перекликаясь, чайки.

Маргред подняла тяжелую шкуру над головой. Ее вес ласково лег на спину и плечи. Она ощутила, как шкура обнимает ее, обволакивает и принимает в себя — наступило Обращение. Шея и руки у нее укоротились, грудь раздалась и стала шире, а бедра слились в одно. Цвет и звук потускнели и поблекли. Яркие краски слепили расширившиеся зрачки. Крики чаек казались далекими и тонкими. А запахи… О-о, это было нечто! Они нахлынули волной. В густом и вязком аромате моря смешались запахи водорослей, трески, мидий и планктона — их нес к ней на своих крыльях легкий бриз.

Задрав к ветру острую, коническую, лоснящуюся морду, Маргред глубоко вдохнула. Усы у нее задрожали. Она заковыляла по камням к воде, неуклюже помогая себе короткими ластами и напрягая сильные абдоминальные мышцы. Волна, приветствуя ее, устремилась к берегу. Она позволила ей окатить и подхватить себя, позволила увлечь за собой и заскользила по волнам, упиваясь невероятной легкостью и свободой движений.

Солнечные лучи пробивались сквозь темные волны, заросли водорослей и кораллы, кишевшие жизнью, рачками и блюдечками-моллюсками, морскими водорослями и анемонами. Здесь правили бал изящество и грациозность. Здесь властвовала свобода.

Здесь был ее дом.

Она погрузилась в прохладную, темную глубину, оставляя мысли позади. Ее тревоги и заботы унеслись вверх, подобно цепочке серебристых пузырьков, стремящихся к поверхности.

«Я смогу сделать это», — внушала себе учительница начальных классов Люси Хантер на торжественном собрании, посвященном окончанию учебного года. Она сможет пережить еще одно лето на острове. Ей уже удавались такие подвиги. Целых двадцать два раза, черт бы их все подрал!

Она ободряюще улыбнулась Ханне Блай, которая вместе с остальными членами школьного хора нервно переминалась с ноги на ногу на сцене-эстраде, установленной под баскетбольной корзиной. Местный клуб оказался битком набит учениками и их родителями. Складные стулья поскрипывали на деревянном полу спортивного зала Аромат кофе из фойе заглушал даже вездесущие запахи пыли и пота.

Самое главное в ее положении — не сидеть сложа руки, а занять себя чем-нибудь. Она могла бы бегать по утрам, а после обеда составлять планы уроков. Проект развития оранжереи, совет которого она возглавляла, собирался на свои заседания дважды в неделю. Она занималась благотворительностью в библиотеке и в церкви. При определенной сноровке и некоторой удаче она сможет весь день проводить вне дома, полностью избегая пляжа, пока занятия в школе не начнутся снова.

— На таких собраниях снова чувствуешь себя школьницей, я угадал? — негромко прошептал за ее спиной Калеб.

Испуганная и недоумевающая, Люси повернула голову. Она, конечно, заметила брата еще до начала программы — его окружали мужчины, стремясь пожать руку вернувшемуся с войны герою острова. Но когда дети затянули заключительную песенку, она решила, что Калеб выскользнет на парковочную площадку, чтобы руководить движением транспорта.

И ощутила удовольствие от того, что он предпочел отыскать ее и поговорить.

— Как хорошо, что ты здесь.

— В кои-то веки, да?

Калеб занимался ее воспитанием с тех самых пор… словом, еще с пеленок. После того как исчезла мать, прихватив с собой их тринадцатилетнего брата, больше сделать это было некому. И уж конечно, не их отцу, который отметил бегство жены тем, что вернулся к своей лодке и бутылке.

Калеб поступил в колледж, когда Люси перешла уже в третий класс. Но она запомнила его стоящим в дальнем конце комнаты на собраниях, посвященных окончанию очередного учебного года, — своего высокого, добродушного, невероятно крутого и классного, восхитительно терпеливого старшего брата.

— Ты приезжал так часто, как мог.

— Недостаточно часто.

Калеб взглядом указал на ряды складных стульев, на которых восседали родители, дедушки и бабушки. Семейство Хопкинсов в полном составе явилось отпраздновать окончание их сыном Маттом средней школы на материке. Реджина Бароне, в модных черных джинсах и стильной белой блузке, сидела рядом с матерью, Антонией, которая по случаю перехода Ника в следующий класс надела бархатный фиолетовый костюм.

— Я пропустил выпускной вечер, когда ты закончила колледж.

— Ты был занят.

Он был в Ираке. Еще одна тема, на которую они никогда не говорили.

Тем не менее Люси сделала еще одну попытку.

— Как бы то ни было, папа пришел.

— Ага. Ты писала мне об этом по электронной почте. Как все прошло?

Не слишком хорошо. Мрачный как туча Барт Хантер, в пиджаке и галстуке, хмурился всю церемонию, а на торжественном ужине принялся пить, явно чувствуя себя не в своей тарелке в шумном модном ресторанчике, который она выбрала для такого случая. И даже лязг посуды, доносившийся из кухни, и смех, звучавший за соседними столиками, не смогли заглушить отчужденного молчания между ними.

— Отлично, — соврала Люси. — Мне очень понравились цветы, которые ты прислал.

Брат многозначительно прищурился. Нет, неужели она в самом деле решила, что его так же легко сбить с толку, как любого из ее пятилетних оболтусов-учеников?

— И еще чек, — поспешно добавила она. — Это было чертовски щедро с твоей стороны.

— Я решил, что он может тебе понадобиться, если ты решишь снять квартиру где-нибудь в другом месте. В Аугусте, может быть, или в Портленде.

Люси открыла было рот… и тут же закрыла его.

— Почему ты вернулась, Люси? — спросил Калеб.

Разумный вопрос. Впрочем, ее брату всегда была свойственна разумность в делах и речах.

Но именно поэтому она никогда не смогла бы объяснить ему, почему решила вернуться. Вернуться в темный, холодный дом, в котором они выросли, вернуться к продуваемым сквозняками комнатам, в которых жила пустая оболочка их отца и призраки матери и брата.

Вернуться на остров, где — к добру или к худу — все знали, кто они такие и что с ними сталось.

Вернуться к морю, которого она боялась и ненавидела, но без которого не могла жить.

А ведь она попыталась. Один раз. Убежала, добралась автостопом от Порт-Клайда до самого Ричмонда, и все только для того, чтобы прийти в себя на грязном полу туалета при бензозаправке, когда ее выворачивало в унитаз. При воспоминании об этом у Люси до сих пор мороз пробегал по коже.