Ленька тут был ни при чем. Ленька был замечательным современным бэби. Когда нянька была выходная и ко мне приходили подружки, мы сажали его в центр стола в плетеную корзинку с подушками, и он без устали улыбался далеко не невинным рассказам и анекдотам. Это придавало им особую пикантность.

Но я одна ни за что бы с Ленькой не управилась, да и быт с детства ненавижу. Я сказала маме по телефону, что приеду погостить на зимние каникулы. Я надеялась, что за эти две недели родители привяжутся к Леньке и не захотят с ним расстаться.

Так и случилось.

— Вылитый отец! — воскликнула бабушка, сроду не видевшая Баруздина. И тут же сообразив, что ее фраза оказалась ни к селу ни к городу (или же, наоборот, пришлась впору туда и сюда), поправилась: — Ну да, совсем не в нашу породу — у нас все светлые, а этот как галчонок. Ты его недаром Ленькой назвала.

— Так зовут отца моего мужа, — сказала я.

Моя детская кроватка уже стояла в родительской спальне, застланная голубым байковым бельем.

— Ты вроде уже отняла Леньку от груди, — оправдывающимся тоном заговорила мать, думая, что я захочу взять его к себе в мансарду. — Мы с папой все равно рано просыпаемся. Я теперь во второй смене, а потом с ним бабушка посидит.

В этом я не сомневалась — у бабушки при виде Леньки прямо слюнки потекли.

Я спала под звездным зимним небом и чувствовала себя почти инфантой. «Как хорошо, что у меня есть Ленька», — промелькнуло где-то в глубине сознания.

Я подумала о том, что мой хитрый план удался без каких-либо усилий с моей стороны.

Я провела две недели в раздумьях о будущем. Похоже, после Ленькиного рождения я стала сентиментальной — мне вдруг захотелось влюбиться.

Сразу по возвращении в Москву Наташка забрала меня к себе на дачу. Она пребывала в депрессии после того, как обнаружилось, что у ее матери есть любовник. Думаю, она попросту завидовала матери и сама не могла разобраться в своих чувствах. Мне предстояло стать участницей ночных диалогов на тему морали и нравственности, а вернее, слушательницей бесконечного монолога с часто повторяющимися фразами типа: «Как она могла», «у отца больное сердце», «этот Родин моложе ее на двенадцать лет»…

Мне всегда нравилась Наташкина мать. В ней был какой-то шарм. Я теперь точно знала, все эти знаменитости съезжались к ним на дачу не из-за отца. Еще я поняла безошибочно, что Родин был не единственным любовником Наташкиной матери.

Разумеется, это было не мое дело.

Внешне жизнь в доме Кудимовых не изменилась, если не считать того, что Наташка уже три недели не разговаривала с матерью. Я спала в комнате для гостей на нижнем этаже. Все члены семьи Кудимовых спали на верхнем.

Однажды, когда я переодевалась в пижаму, собираясь почитать в кровати и моля Бога о том, чтоб не пришла «на пять минут» Наташка, дверь почти бесшумно открылась и тут же закрылась.

Я медленно повернула голову и увидела Никиту, младшего брата Наташки. Это был высокий, довольно хлипкий акселерат с красивой — густой и в крупных локонах — шевелюрой пшеничного цвета. Он посещал школу, и к поздним застольям его допускали лишь в выходные дни.

Я инстинктивно прикрыла обеими руками голую грудь.

Никита не отрываясь смотрел на меня. Я обратила внимание, что у парня длинные ресницы и по-девичьи гладкая нежная кожа.

— Чего тебе? — спросила я, уже догадавшись, что ему от меня нужно.

— Просто так, — прошептал он едва слышно. — Давай поговорим. О чем угодно. Они… они все такие грязные. — У Никиты дрогнул голос, и мне показалось, он расплачется. — Понимаешь, они… Я знаю, у отца тоже есть любовница. Я давно это знаю. И мама знает. Наташка делает вид, что не знает. Я… я люблю маму.

Он расплакался, спрятав лицо в ладонях. Он был настоящим ребенком, этот Никита, хоть я едва доставала ему до подбородка.

— Успокойся. — Я коснулась его плеча. — Все обойдется. Наташка выпустит злость и…

— Мамочка, мамочка, — твердил Никита. Я обняла его за плечи и повела к креслу. Он вдруг подался ко мне всем телом и, наклонив голову, прижался мокрым лицом к моей груди.

Меня словно током долбануло, но я моментально взяла себя в руки. Мне жилось хорошо и беззаботно на даче у Кудимовых, хоть и донимала Наташка своими ночными монологами. Мне не хотелось в свою московскую квартиру — вернувшись в этот раз от родителей, я вдруг ощутила себя одинокой.

— Если нас застанут…

Никита поднял голову и посмотрел на меня. У него были красные от слез глаза. В них я увидела боль.

— Я… Я боюсь идти к себе. Там… там есть крючок от старой люстры. Он зовет меня, — бормотал Никита. — Но я… я не хочу. Можно я побуду немножко у тебя?

Я подошла к двери и закрыла ее на задвижку.

Обернувшись, я увидела, что Никита уже сидит на краю моей кровати. Он больше не плакал.

— Ты считаешь меня проституткой? — спросила я, уже не пытаясь прикрыть голую грудь. Знаю: она у меня очень красивая.

— А что это такое? — Никита глядел на меня невинными глазами. — Наташка говорит, мама проститутка. Я очень люблю маму.

— Но ты бы не пошел к ней в спальню и не стал бы…

— Пошел бы, если б она спала одна. Я не люблю отца. Он все время играет какую-то роль. Ты тоже будешь играть роль старшей сестры или моралистки?

Он смотрел на мою грудь. Он смотрел на нее так, что у меня мурашки по спине забегали. Не помню, как все случилось, но я очнулась уже на кровати. Никита лежал рядом и жадно целовал мне грудь.

— Успокойся. — Я погладила его по спине. — Ты делаешь мне больно. Останутся синяки.

— Ну и что? Ты ведь не замужем, и никто ничего не заметит. У тебя нет любовника, правда?

— А что это такое? — Я усмехнулась. — У твоей мамы есть любовник, но ты все равно очень любишь ее. Ты сам так сказал.

До него не дошел мой юмор.

— Убью, если заведешь любовника. А сам повешусь на том крюке. Вот увидишь.

Он весь дрожал, и я накрыла его одеялом. Я была в одних пижамных штанах, а Никита в джинсах и ковбойке. Он не трогал меня ниже пояса. И в губы не целовал. Его притягивала к себе моя грудь.

— Нравится? — спросил он, оторвавшись на секунду от моего затвердевшего от его ласк соска и заглядывая мне в глаза.

Мне очень нравилось, но я прикинулась почти равнодушной.

— Нравится, нравится. Тебе очень нравится…

Он снова взял в рот мой сосок, нежно кусал его, чмокал губами.

Мы заснули под утро. Я проснулась первой. Было уже светло. Никита безмятежно спал на моей груди.

Я ласково потрепала его по волосам.

— Иди к себе. Слышишь? Тебя хватятся.

— Ни фига, — сонно пробормотал он. — Сегодня воскресенье. Можно спать до обеда.

— Но вдруг кому-нибудь взбредет в голову зайти к тебе в комнату?

— Я ее запер. Ключ у меня в кармане.

— Ты знал, что я тебя оставлю.

Он улыбнулся и приоткрыл один глаз.

— Тебе тоже скучно. Я давно за тобой наблюдаю.

— Ты придумал про крючок? — спросила я, перебирая пальцами его по-детски шелковистые волосы.

— Сам не знаю. — Он притворно вздохнул. — Я часто на него смотрю.

— Лгунишка. Иди-ка лучше к себе.

— Но ведь тебе не хочется, чтоб я ушел.

— Ты угадал. — Я вздохнула отнюдь не притворно. — Я, наверное, испорченная.

— Нет. — Он вдруг больно стиснул своими горячими руками мою грудь. — Просто ты без комплексов. Как и я. Нам с тобой повезло. Почти у всех сплошные комплексы.

— Ты уже пробовал так с кем-то?

Я почувствовала нечто похожее на ревность.

— С одной девчонкой из нашего класса. Но у нее такая маленькая грудь. И она хотела, чтоб я все время целовал ее в губы.

— Ты не любишь целоваться?

— Не знаю. Я брезгую слюнями. У той девчонки столько слюней.

— Хочешь поцеловать меня?

Он приподнялся на локтях и внимательно посмотрел мне в глаза. У него оказались очень чуткие и податливые губы.

Мы целовались часа полтора, изобретая все новые и новые способы наслаждения.

— Как здорово! — Никита в изнеможении упал на подушку. — У тебя так горячо во рту. И почти совсем сухо.