– Так что же вам нужно?

Сутенеришка оправился от испуга и, судя по всему, счел, что нападение – лучший способ обороны. Ну, ну, пой-щебечи, щегол: наглости и важности тебе придают не твоя квартира в центре Парижа, не шмотки за тысячу евро, не шлюха в красном белье, а твои связи и покровители. Ты держишь за яйца кое-кого из влиятельных шишек, ты потакаешь их порокам в обмен на обещания полной безнаказанности, да только в верхах, в секретных отделах легиона решили, что надо выкинуть гнилые фрукты из корзины. Твоих клиентов бросят на растерзание толпе, чтобы преподать наивным сердцам урок: никто не уйдет от закона – ни высокий пост, ни деньги не освобождают от обязанностей, даже если, по словам Христа, удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Небесное. Аминь.

Пора уже вцепиться зайцу в глотку и душить до тех пор, пока он не почувствует клыки в гортани.

– Вот что, Жозеф: нам известно, что дюжина девчонок работает на тебя. Выгодное у тебя дельце.

– Не знаю, кто именно распространяет такие слухи про меня, но…

Он решительным жестом прервал его – будь любезен, не прикидывайся добрым малым, ставшим жертвой заговора, не изображай оскорбленную невинность.

– Есть куча способов заставить этих девчонок заговорить. Мы без труда получим разные признания, важные свидетельства. Содержание притона потянет от семи до десяти лет. Но оргии, организуемые для добропорядочных христианских жен и матерей семейства мусульманином, – это уже серьезнее, и гораздо серьезнее: пожизненный срок, а может, и смертный приговор – все будет зависеть от настроения судьи.

– А почему вы думаете, что я провожу подобные мероприятия?

Заяц понял, что хорек его не отпустит, что какие-то хищники, более могучие, чем его покровители, готовятся расставить огромную сеть, и пытался перестроиться, поменять тактику, старался догадаться, что стоит за словами фараона, чтобы найти какую-нибудь лазейку…

– Я не думаю, я в этом уверен. Мы побеседовали с одним из ваших… скажем мягко, танцовщиков, которого ты нанял недавно. С ветераном Восточного фронта. Кажется, женщинам нравится щупать слепых и безруких.

Он умолк, давая Жозефу время переварить информацию, и принялся созерцать лепнину на потолке. Дома он ударялся об потолок своей двухкомнатной квартирки, если резко выпрямлялся во все свои метр восемьдесят пять, и с трудом протискивал плечи и брюхо в двери ванной и сортира. Он, тративший все свое время на то, чтобы вылавливать пройдох в их роскошных норах, сам обитал в конуре. Воистину, неисповедимые пути Господни если и не жестоки, то уж точно похожи на насмешку. Он надеялся все же, что эта Господняя ирония будет его сопровождать не до самой смерти. Иногда помимо микробов его нутро терзали по ночам сомнения, они не давали ему заснуть. Тогда он осторожно садился на кровати, пытаясь не разбудить храпящее рядом страшилище – все напрасно, она всегда просыпалась, – и до рассвета думал, есть ли на самом деле жизнь по ту сторону, не был ли Бог исключительно выдумкой людей, и выбрал ли он сам хорошее дело, чтобы однажды получить вознаграждение за свои несбывшиеся надежды. Боже, избавь меня в другой жизни от ремесла шпика и христианина.

Жозеф заговорил первым, что в данном случае было равносильно капитуляции.

– Что вы хотите в обмен?

Он ответил не сразу. Слишком уж приятно видеть страх в выпученных глазах загнанного зверя.

– Нам известно, что ты оказывал, скажем так, особые услуги некоторым людям, близким к верхам.

– Я имел дело только с анонимными лицами, с посредниками. И всего пару раз. Поскольку дело пахло керосином, я быстро вышел из игры.

– Мы бы хотели, чтобы ты в нее вернулся. Чтобы ты опять наладил контакты.

– Вы хотите застать кого-нибудь с поличным?

Он слегка поклонился, с иронией отдавая дань проницательности своего собеседника.

– В нашем деле требуется особая осторожность. Мы не имеем права на промашки. Крупная добыча крайне недоверчива, хорошо защищена и опасна.

– Кого именно вы имеете в виду?

Он встал, потянулся, подошел к окну, выходившему на бульвар. Ему нравилось, как поскрипывает паркет под резиновой подошвой его ботинок. Тихий, уютный звук, ласкавший ухо в отличие от взвизгивающего линолеума в его гостиной.

– Некоторых представителей европейских властей во Франции. На данный момент мы только подозреваем их.

– А кто хочет их скинуть?

– Я не могу ответить на этот вопрос.

– Не хотите или не можете?

– Раз я не могу ответить, ты этого не узнаешь.

Капли дождя застилали стекла, и сквозь них мокрые деревья казались усталыми призраками, а редкие машины – серыми полосками.

– Я полагаю, что фанатики легиона, – произнес Жозеф.

Он обернулся со стремительностью, неожиданной при его габаритах, и испепелил взглядом араба.

– Не тебе читать мораль на предмет фанатизма! Это у тебя одни фанатики!

Сутенер широким жестом указал на комнату.

– Мой дом здесь. Я родился во Франции, мои родители, родители моих родителей родились во Франции. Я говорю по-французски, я не знаю арабского, я не способен прочесть Коран.

– Но ты и не крещеный, и не ходишь в церковь.

Жозеф встал и тоже подошел к окну. Он был невысокого роста и не широк в плечах, зато обладал бойкостью хищной птицы. Свой костюм жемчужно-серого цвета и светло-розовую рубашку он носил с безупречной элегантностью. Черт, одетый с иголочки, эдакий змий, будоражащий Еву в каждой женщине, который ежедневно изгонял человечество из райского сада.

– Я не верю в Бога, господин помощник легионеров. И я не понимаю, что вам за дело до этого. Прежде Франция славилась свободой совести.

– Вот как? По-твоему, свобода совести – толкать девушек на панель и устраивать оргии для честных матерей семейства?

– Таков закон соответствия спроса и предложения. Я же не разыскиваю этих женщин по домам. Они бы сдохли с тоски, если б им не позволяли отыграться и отомстить мужьям.

– Прости, я и не предполагал, что ты так заботишься об их душевном покое. Я-то, идиот, думал, что ты качаешь бабки и у них, и у их мужей.

Жозеф тихо покачал головой, словно что-то припоминая. Проигравший кролик оказался интереснее и трогательнее.

– Грех, господин помощник легионеров, всегда в тени добродетели.

Несмотря на дождь и ветер, он решил пройтись до дома пешком. А может, как раз из-за дождя и ветра: ему необходимо было очиститься с помощью воды и воздуха, получить новое крещение. Он не боялся пройти весь Париж с запада на восток. Он позвонил своему пугалу, проворчавшему в ответ, что ей, конечно больше нечего делать, как ждать его, что если он хочет поужинать, то пусть поторопится или съест бутерброд в какой-нибудь забегаловке. Ему как полицейскому разрешалось пользоваться мобильником наряду с легионерами, врачами, пожарниками и высокими чиновниками. Телефонная сеть Неороп теоретически действовала на территории всей Европы, но во время бомбежек и терактов большая часть антенн была разрушена, и теперь зона действия сети ограничивалась городами. Запрет на мобильные телефоны спровоцировал подпольную торговлю, которая, однако, быстро свернулась, оказавшись невыгодной и опасной, – благодаря спутниковой связи Неороп служил также системой наблюдения и перехватывал все звонки и эсэмэски. Правда, теперь он действовал не так четко, поскольку у космических агентств не хватало денег на запуск новых спутников и на обеспечение работы старых. Ухо Большого Брата, как прозвали Неороп, улавливало только обрывки разговоров.

Он облокотился на парапет мостика Дебийи и смотрел, покуда не закружилась голова, на бурные воды Сены, такой же грязной, как и его душа. Чуть поодаль две трубы ядерной электростанции, построенной в самом центре Парижа, выплевывали клубы белого дыма, похожего на две одинаковые неустойчивые колонны, подпирающие низкий потолок черных туч.

Он старел, его вера поистрепалась, сумерки одолевали его, и у него больше не было ни сил, ни желания сопротивляться их соблазну. В минуту прозрения, когда он был честен с собой, он признался себе, что завидует таким, как Жозеф. Мысль о том, что ему опять придется втискиваться в свою тесную и мрачную квартирку, снова проводить ночь бок о бок с пугалом, вызвала у него отвращение и новый приступ тошноты.