Выслушав ее рассказ, я проникся сочувствием к Диане и не стал осыпать упреками. Что до старой карги, то она не заслуживала ничего, кроме презрения – с изрядной долей веселья.

Независимо от степени ее вины, я не мог притворяться перед собой, будто не я виновник бед Дианы, и по справедливости чувствовал себя обязанным загладить причиненное ей зло. Мысль о том, что один мой каприз сделал человека, подарившего мне наслаждение, новой жертвой общественных пороков, казалась невыносимой. Поэтому я взял у девушки адрес и немедленно отправил ее домой. То, как я впоследствии обошелся с Дианой и какие принял меры предосторожности против новой нужды и бесчестия, не воспользовавшись в то же время ее бедственным положением для возобновления амурных отношений (в такой решимости меня неизменно поддерживали воспоминания об обстоятельствах нашей встречи) свидетельствовало, главным образом, о моем эгоизме. А так как этой истории не было места среди моих дальнейших безумств, я охотно забыл о ней.

Отдав Диане необходимые распоряжения и проследив, чтобы она незамедлительно убралась из этого непотребного дома, я вернулся к честной компании. Мое отсутствие длилось ровно полтора часа, за это время флирт успел перейти в вакханалию, которая показалась мне, отрезвленному только что состоявшимся эпизодом, бессмысленной и шумной оргией; от нее хотелось бежать в пустыню, считая, что еще легко отделался. Мужчины, все, за исключением Мервилла, который не нуждался в чьих-либо советах сохранять достоинство, по-моему, совершенно утратили контроль над собой, а дамы выглядели настоящими фуриями, которые, оттеснив Граций, заняли их место рядом с Венерой.

Войдя в комнату, я был немедленно взят в окружение и атакован многочисленными вопросами. Угадав мое смятение, Мервилл тактично помог мне выпутаться, как бы невзначай намекнув на то, что, судя по моему виду, я немного не в себе – что соответствовало истине. Я ухватился за его подсказку и притворился, будто не в силах отвечать на вопросы. Игра была настолько убедительной, что Мервилл едва не поверил в собственную выдумку, а так как он и сам искал предлог, как бы сбежать с вечеринки, нагнавшей на него смертельную скуку, то и воспользовался разрешением наших товарищей проводить меня до дому. Я понял его маневр и не возражал против того, чтобы он увез меня в своей карете: моя к этому времени еще не подоспела.

Вот так мы улизнули с места происшествия. Оставшись со мной наедине, Мервилл с новой силой обрушился на оргии, устраиваемые нашей золотой молодежью, когда они не брезгуют смешивать свою голубую кровь с вонючей жижей канав – источников грязи и венерических болезней. При этом чувства притупляются и люди становятся невосприимчивыми к радостям иного рода, облагороженным любовью. Признавая страдания, приносимые нам романтической страстью, он вопрошал: не следует ли предпочесть эти страдания разврату? Может быть, нам следовало бы вернуться к святой простоте тех времен, когда люди умели любить по-человечески: с одной стороны, не уподобляясь скотам, а с другой – отрицая сугубо платонические отношения? И разве не тяжело видеть, как блестящие, многообещающие юноши катятся вниз, в губительную бездну, где их души и кошельки подвергаются опустошению со стороны беспутнейших представительниц противоположного пола.

Такая проповедь подействовала на меня тем более сильно, что она коснулась тонких и дорогих различий между всеми изведанными мною видами чувственных удовольствий и моей неугасимой любовью к незабываемой Лидии. Лидии – которой я обязан восторгами чистой, целомудренной любви! Лидии – память о которой внезапно заставляла меня содрогаться перед тем, как я делал новый шаг в карьере фата и сластолюбца; на этом пути я пытался принизить женщин до уровня орудий моего наслаждения и удовлетворения тщеславия, которое побуждает развратника безжалостно бросать их одну за другой. Правда, такие остановки были недолгими, я снова находил оправдание себе в неуверенности, что еще когда-нибудь увижу Лидию; сиюминутные наслаждения брали верх над попытками сердца и разума взбунтоваться: неистовая игра воображения подчиняла меня себе, растущий аппетит не располагал к разборчивости, а заставлял хватать бывшее под рукой.

Я посвятил Мервилла в подробности моих переговоров с Дианой, чью историю он уже слышал от меня, и в мои дальнейшие намерения, которых он не одобрил, однако впоследствии оказал мне действенную помощь в их осуществлении.

Проводив меня до дома, он простился со мною на ночь. Я остался один и, вспоминая разгул страстей, среди которых я покинул нашу веселую компанию, не мог не поздравить себя с этим новым переходом к более спокойному, уравновешенному образу мыслей и новой перспективой – вместо безрассудной погони за острыми ощущениями, несущими угрозу моему здоровью и благополучию. Без ложной скромности скажу, мне было нетрудно отказаться от таких ощущений; этот отказ принес мне гораздо большее удовольствие, чем если бы я насладился ими в полной мере. Короче говоря, во мне было слишком много от истинного сластолюбца, чтобы я мог безболезненно черпать наслаждение в омерзительном болоте разврата и ограничивать себя радостями плоти. Мне хватило гордости и чувства меры более не подвергать молодой задор и свежесть чувств опасностям, подстерегающим человека в смрадных вертепах.

Закрыв окно для подобных безумств, я все же был далек от того, чтобы не открыть дверь перед наслаждениями иного рода; поток страстей, бушевавших в крови, с удвоенной силой устремился в русло волокитства и преследования женщин, чьи милости сулили большее изящество и не столь неотвратимо влекли за собой неприглядные последствия.

Передо мной встала необходимость завести новую интригу, а Лондон, по счастью, является тем самым местом, где достижение этой цели человеком при деньгах не составляет неразрешимой задачи. Последняя осечка с Агнес нанесла удар по моему самолюбию и в то же время исцелила от желания связываться с красивыми идиотками. Теперь я стоял на том, что героиней моего следующего приключения не должна стать простушка, которая, в конечном счете, и меня выставит на посмешище.

Прошло несколько дней без каких-либо достижений, но в неустанных поисках. Наконец в гостях у пожилой родственницы я познакомился со знаменитой леди Белл Трэверс, которая только что вернулась из Франции, проездом из Бата. Эта дама была дочерью одного из достойнейших вельмож и очень рано вышла замуж, без благословления отца, который усмотрел в этом факте двойную выгоду: он сбыл с рук дочь, опека над которой все более его тяготила, и обрел право отказать ей в приданом. Поэтому он повел себя весьма спокойно, не ссорясь и не мирясь: последнее было чревато немалыми расходами. Что касается ее мужа, человека с солидным состоянием, то он остановил на ней свой выбор не столько ради нее самой (а она, несомненно, была личностью) либо польстившись на ее титул, сколько с целью досадить ее отцу – из-за каких-то трений между двумя семьями. Будучи абсолютно убежден, что ему откажут, он вдруг обнаружил, что никто палец о палец не ударил, чтобы помешать ему владеть ею в свое удовольствие. Такое безразличие со стороны ее родни передалось ему самому: как будто его любовь имела источником представление о ее недоступности и умерла вместе с надеждой на неудачу. У леди Траверс хватило прозорливости (да и какая женщина не угадала бы истину?) понять расчеты мужа и оказалось довольно выдержки, чтобы не возмущаться и не мстить. Убедившись в его охлаждении, она постаралась создать супругу такие условия, что он, превыше всего на свете ставивший тишину и покой, был готов на все, лишь бы откупиться; никакая цена за радость раздельного проживания с ней не казалась ему чрезмерной.

Воодушевленная успехом, леди Трэверс высоко подняла флаг независимости и стала широко пользоваться всеми преимуществами своего двусмысленного положения ни девушки, ни жены и ни вдовы. Она выезжала в свет во всеоружии разнообразных талантов и очарований, а также живости и прихотливой игры воображения, удовлетворяя все свои желания и не в последнюю очередь склонность к скандалам, благодаря чему снискала зависть и ненависть своего пола и некоторый успех – без особого уважения – со стороны нашего. Когда мы познакомились, она была уже в той предзакатной поре, когда энергия и красота вот-вот пойдут на убыль, однако все еще наслаждаясь жизнью. Считалось признаком хорошего тона стать ее любовником, а кто не знает безжалостную власть моды – даже в амурных делах?