Купив вина, мы вышли на солнце. Мы медленно двинулись к лодке, которая должна была доставить нас на корабль. На пристани мы остановились, и Лукас купил мне сумку, расшитую алыми и синими цветами.

— На память о счастливом дне. Я хочу сказать этим подарком: спасибо, что вы позволили мне разделить с вами чудесные сегодняшние часы, — произнёс Лукас.

«Как он мил, как обаятелен, — подумала я. — Мне-то он действительно подарил чудесные часы».

— Я всегда буду вспоминать сегодняшний день, глядя на эту сумку, — сказала я. — Цветы, арбы, запряжённые волами, и вино…

— И даже мойщика палуб.

— Каждую минуту этого дня я буду вспоминать, — заверила я Лукаса.

* * *

В плавании дружба крепнет быстро.

Покинув Мадеру, мы очутились в спокойном море. Погода стояла чудесная. После дня, проведённого на берегу, мы с Лукасом как будто ещё больше сблизились. Ни о чём заранее не сговариваясь, мы регулярно встречались на палубе. Он обычно усаживался возле меня, и, глядя на убегающие за корму волны, мы болтали о том о сём.

Он много рассказывал мне о себе, о том, как он поломал семейную традицию, согласно которой один из сыновей обязан был служить в армии. Военная карьера была ему не по душе. По-настоящему он даже не знал, чем ему хочется заниматься. Ему не сиделось на месте, и он много путешествовал по белу свету, обычно в общества Дика Дювейна, своего бывшего денщика и друга. Дик оставил армию одновременно с ним, и с тех пор они всегда были вместе. В настоящий момент Дик находится в Корнуоле, помогает в делах, которых так много в поместье. Вероятно, и ему, Лукасу, со временем придётся этим заняться.

— Пока что я ничего ещё толком не решил, — сказал Лукас. — Работы в поместье — только поспевай. Хватит моему брату и мне. Думаю, если бы наследником стал я, всё обстояло бы иначе. Сейчас всем заправляет мой брат Карлтон. Он идеальный помещик, из меня никогда бы такого не вышло. Он прекрасный малый, но я не люблю играть вторую скрипку. Это претит моей заносчивой натуре. Поэтому после ухода из армии я болтаюсь без дела. Много ездил по свету. Меня всегда привлекал к себе Египет, и когда я нашёл в саду камень, казалось, то был перст судьбы. Впрочем, так оно и вышло, ибо вот я здесь, путешествую в таком избранном обществе, как ваши родители и, конечно, их очаровательная дочка. А всё потому, что я нашёл в саду камень! Но что же я всё о себе да о себе?! А что вы можете мне рассказать? Каковы ваши планы?

— Нет у меня никаких планов. Видите ли, я прекратила занятия в школе раньше времени, чтобы поехать с родителями. А что принесёт будущее — кто его знает?

— Конечно, в точности никто не знает, но иной раз выпадает возможность как-то определить будущее.

— А своё вы определили?

— Я сейчас этим занят.

— Поместье вашего брата находится в Корнуоле?

— Да. Так случилось, что оно расположено неподалёку от того места, о котором в последнее время столько писали газеты.

— Что вы имеете в виду?

— Вы читали о молодом человеке, которого чуть было не арестовали, но он скрылся?

— Ах да, припоминаю. Его звали Саймон, фамилию не помню. Кажется, Пэрриваль?

— Совершенно верно. Он получил эту фамилию от человека, который его усыновил — сэра Эдварда Пэрриваля. Их дом находится милях в шести-восьми от нашего и называется Пэрриваль Корт. Великолепный старый барский дом. Я побывал там однажды, очень давно. Это было связано с какими-то делами, которые затевал мой отец и которые как-то касались всей нашей округи. Сэр Эдвард проявил к ним интерес. Я ездил к нему вместе с отцом. Когда я прочёл в газетах о преступлении, мне живо вспомнилась та поездка. Там жили два брата, и был ещё приёмный сын. Мы были потрясены, когда прочли о случившемся. Трудно связать подобное событие с людьми, которых знаешь, хотя бы и поверхностно.

— Как интересно! У нас дома об этом было много разговоров. Конечно, я имею в виду прислугу, а не моих родителей.

Пока мы разговаривали, мимо нас прошёл мойщик палуб, кативший перед собой тележку с бутылками пива.

— Доброе утро! — окликнула я его.

Он кивнул мне и продолжал катить свою тележку.

— Ваш приятель? — спросил Лукас.

— Это тот самый матрос, который драит палубы. Помните, он был в винном погребке.

— О да. Припоминаю. Какой-то у него хмурый вид, вы не находите?

— Пожалуй, он слишком сдержан. Может, им не положено разговаривать с пассажирами?

— Что-то он не похож на других.

— Да, я тоже нахожу. Он редко говорит что-нибудь, кроме «Доброе утро», да ещё иногда произнесёт несколько слов о погоде.

Мы выбросили матроса из головы и заговорили о другом. Лукас рассказал мне о поместье в Корнуоле и кое-что об эксцентричных людях, живущих там. Я рассказала ему о нашем доме и «номерах» мистера Долланда. Он смеялся над моими описаниями нашего кухонного быта.

— Вам, кажется, всё это доставляло большое удовольствие?

— Да, мне, можно сказать, повезло.

— А ваши родители знают обо всём этом?

— Их не больно-то интересует что-либо, происшедшее после рождества Христова.

Мы продолжали болтать в этом духе.

На следующее утро, когда я на заре заняла своё место на палубе, я заметила молодого матроса, но он ко мне не приближался.

* * *

Мы шли к Кейптауну, и ветер весь день крепчал. Родителей своих я почти не видела. Они проводили много времени у себя в каюте. Отец отшлифовывал лекции и работал над своей книгой, а мать помогала ему. Я встречалась с ними за обеденным столом, и тогда они смотрели на меня с ласковой снисходительностью, к которой я уже привыкла. Отец спросил, есть ли мне чем заняться? А то я могу зайти к нему в каюту, и он даст мне что-нибудь почитать. Я заверила его, что жизнь на корабле мне очень нравится, книги для чтения у меня есть, и мы с мистером Лоримером очень подружились. По-видимому, они вздохнули с облегчением и вернулись к своей работе.

Капитан, обедавший с нами, сообщил, что некоторые из наихудших штормов, в какие он попадал, происходили возле Кейптауна. Не зря этот мыс был известен морякам в давние времена под именем Кейпшторм. Во всяком случае, нам не приходится рассчитывать, что спокойная погода, до сих пор державшаяся, останется неизменной. Надо мириться с превратностями судьбы. Тихие воды остались позади, впереди нас, несомненно, ждут испытания.

Родители не покидали своей каюты, я же почувствовала непреодолимую потребность в свежем воздухе и вышла на палубу.

Я была не подготовлена к неистовой ярости обрушившейся на меня стихии. Волны свирепо колотили в борта корабля, и впечатление было такое, что наше судно сделано из пробки. Оно так глубоко зарывалось в воду, и его так сильно швыряло в стороны, что мне казалось, оно вот-вот опрокинется! Высоченные валы вздымались как грозные горы и, обрушиваясь на палубу, обдавали её водой. Ветер рвал мои волосы и одежду. Казалось, разъяренные волны пытаются оторвать меня от палубы и выбросить за борт.

На душе было тревожно, но в то же время меня не покидало ощущение радостного подъёма духа.

Насквозь промокшая, я почти не в силах была прямо стоять на ногах. Задыхаясь, я уцепилась за перила.

Пока я стояла, размышляя о том, не опасно ли попытаться пересечь скользкую палубу и по крайней мере укрыться от прямого натиска разбушевавшейся стихии, я увидела мойщика палубы. Качаясь, он подошёл ко мне. Одежда на нём промокла насквозь. От воды волосы его казались более тёмными и походили на чёрную ермолку, прилипшую к голове. Лицо у него, конечно, было тоже мокрое.

— С вами всё в порядке? — крикнул он. — Вам нельзя оставаться здесь. Надо сойти вниз.

— Да, — прокричала я в ответ.

— Пойдёмте. Я вам помогу.

Он кое-как доковылял до того места, где я стояла, и нечаянно привалился ко мне.

— Часто бывает такое волнение на море? — с трудом переведя дух спросила я.