– Благодарю за оказанное доверие, господин. Я буду молить Аллаха за вас. Обещаю, что вы не разочаруетесь во мне.

– Пока твое сердце наполнено преданностью и ты строго следуешь заповедям Корана, ты всегда будешь оправдывать мое доверие. – Он положил руку на голову юнца. – Да благословит Аллах каждый твой шаг. А сейчас иди. Нужно спешить.

Когда юноша удалился, Хасан сел за стол. Шкатулка из эбенового дерева, в которой он хранил письменные принадлежности, не отличалась изысканностью, как и вся обстановка его комнаты. Иногда собратья подшучивали над ним, называя его аскетом или монахом. Они считали, что он с излишним усердием выполняет заповедь о воздержании. Аллах дает богатство, чтобы пользоваться им, а не отказываться от жизненных благ. Но у Хасана было свое мнение. Служа Аллаху, считал он, нельзя переусердствовать. Все или ничего! И он – еще мальчиком – избрал первое.

Обмакнув перо в чернильницу, Хасан начал писать. Это были несколько поспешных строк. Осману поручалось срочно отыскать следы исчезнувших братьев. Ясно одно: по этим следам они найдут девчонку. А где она – там и камень Фатимы. В конце он приписал еще одну строку – для Османа: взять под опеку юного Мустафу и воспитать его в надлежащем духе. У мальчишки пылкая душа. Из него можно вылепить верного бойца. На таких, как он, можно всегда рассчитывать.

Хасан насыпал горсть песка на лист, чтобы высохли чернила, затем стряхнул. Аккуратно свернул пергамент, запечатал сургучом и поставил свою печать. Он принадлежал к древнему богатому роду, давшему не одного правителя страны. Но будь он даже старшим сыном в семье, отказался бы стать преемником отца. Он мечтал о другом – создать империю, которая бы стояла веками, может быть, вечно. Поэтому его печать была краткой: «Велик Аллах!»

Он встал и подошел к окну. Солнце переместилось по небосклону, отбрасывая мягкий свет на золотые купола мечети. Он не слепил глаза. Хасан заметил, как на балкон мечети вышел муэдзин и, развернув молельный коврик, опустился на колени. Голос муэдзина плыл над крышами Газны, и Хасан молился за своих четверых собратьев. Он знал, что можно было не беспокоиться о спасении их душ – они в любое время готовы были расстаться с жизнью. Но среди тех, кто гнался за кочевником и девчонкой, был его родной брат Нураддин – единственный, кто внял призыву Аллаха и добровольно, всей душой последовал его примеру. Если он погиб, как все объяснить отцу?

Уже несколько дней Беатриче находилась в пути, но ей казалось, что она не сдвинулась ни на шаг. Несмотря на то, что она вставала с первыми лучами солнца и шла до тех пор, пока кроваво-красный шар не садился за горизонт, в пейзаже, окружающем ее, ничего не менялось. Все та же унылая картина – колючки, пыль, выгоревшая на солнце сухая растительность, шелестящая на знойном ветру, как алюминиевая фольга. Одежда немного защищала от палящего солнца, но одолевали голод и невыносимая жажда. Язык прилипал к гортани, губы иссохли и потрескались, а воображение рисовало ей бокалы, наполненные прохладительными напитками, и источники с чистой ключевой водой. Она поклялась, что больше никогда не выйдет из дому, не захватив с собой бутылочку с водой. Разумеется, если когда-нибудь выберется из этого бесконечного странствия по пыльному аду. Беатриче пыталась утолить голод, жуя какие-то сухие жесткие растения, по вкусу напоминающие спички. Как-то раз она поймала жука с блестящими черными крыльями, похожего на скарабея, и ей вдруг вспомнились слова одного гамбургского кулинара из известной телепередачи, специалиста в искусстве выживания: он называл насекомых носителями белка. Однако, продержав около часа бедное насекомое в руке, чувствуя, как оно щекочет ей лапками ладонь, в конце концов отпустила на свободу. Может быть, из жалости к единственному живому существу во всей этой бескрайней пустыне, а может, голод еще не достиг своего предела. Глядя, как жук быстро убегает от нее и зарывается в песок, Беатриче вдруг подумала, что поступила, пожалуй, опрометчиво, отказавшись от порции белка.

Лишь поздно вечером, когда солнце зашло за горизонт и наступила темнота, она сделала привал. Беатриче не утруждала себя поисками места для ночлега. Она свалилась на пыльную землю прямо там, где застигли ее сумерки, съежилась в комок, дрожа от холода и укрывшись дорожным плащом. Но это не помогало: она мерзла так сильно, что стучали зубы. Она, конечно, слышала о резких перепадах ночной и дневной температур в пустынных регионах, но не представляла себе, что это в действительности такое. Беатриче думала, что речь идет о субъективном ощущении ночного холода по сравнению с палящей дневной жарой. Иногда она пробуждалась ночью от беспокойного сна; ей казалось, что пар от ее дыхания застывает на одежде кристалликами льда.

День ото дня становилось все труднее вставать по утрам и продолжать путь. Несмотря на толстые подошвы сапог, она чувствовала все камни, на которые наступала. На ступнях образовались огромные кровавые мозоли, и каждый шаг давался с болью, словно она шла по раскаленным углям. Не раз Беатриче была близка к тому, чтобы рухнуть на месте и обреченно ждать своей участи. Но этого она не могла себе позволить. Как только она закрывала глаза, сразу видела Мишель: как та лежит в детской клинике, в отделении интенсивной терапии, в окружении пищащих мониторов, погруженная в глубокий сон. Малышка не выйдет из этого сна, пока Беатриче ее не найдет и не вернет домой.

… Коршуны продолжали упорно ее преследовать. Они стали уже привычной частью пейзажа. Своим присутствием они как бы напоминали ей, что в этой местности, кроме нее, есть и другая жизнь. Вечерами, когда Беатриче устраивалась на ночлег, стервятники опускались на землю – с каждым днем все ближе. Самому крупному из них, особенно отвратительному, с налившимися кровью глазами, который, очевидно, был их вожаком, она дала кличку Доктор Майнхофер. Второго, поменьше и пожирнее, окрестила Нухом II. Но больше всего она боялась Зенге – огромного, худого, с иссиня-черным оперением. Казалось, что он прямо сейчас готов начать свой пир, и только авторитет Доктора Майнхофера сдерживает его от того, чтобы вонзиться острыми когтями в еще живое тело в страстном желании отодрать мясо от кости. Беатриче достала камень Фатимы. В который раз она хотела убедиться, что не сбилась с пути. Указующий голубой перст по-прежнему показывал одно и то же направление – на северо-запад.

… Это случилось на шестой день в полдень. Солнце, нещадно паля, стояло в зените. В полуобморочном состоянии, изнывая от жары и жажды, Беатриче, спотыкаясь, двигалась вперед, на северо-запад. Острая боль неожиданно вернула ее к действительности: в левую ногу ей будто всадили ржавый гвоздь. Она вскрикнула, прикусив губу. В небе раздался ликующий крик: три стервятника, опустившись совсем низко, кружили прямо над ее головой, словно возвещая о близком конце. Собрав остаток сил, Беатриче с трудом встала и поковыляла дальше, но через час снова выдохлась. Каждый шаг отдавался нестерпимой болью. Она сняла сапог и ужаснулась увиденным. На ступне была не лопнувшая мозоль, как она думала раньше. Все обстояло гораздо хуже – она напоролась на шип. Он впился глубоко в кожу. Это место покраснело и набухло: до него невозможно было дотронуться.

Превозмогая боль, Беатриче сдавила воспаленную шишку, стараясь выдавить шип. Теперь оставалось ухватить его и выдернуть. Это оказалось нелегким делом: кожа на ее руках огрубела и потрескалась, почти все ногти обломались. Перед глазами все время прыгали круги, и она плохо видела черный кончик занозы. Если бы в этот момент она встретила фею и та пообещала выполнить любое ее желание, Беатриче не раздумывая попросила бы пинцет. В конце концов, промучившись несколько часов, она вытянула из раны двухсантиметровый шип. Затем сжала шишку, чтобы удалить весь гной. Слезы хлынули у нее из глаз, но она даже не вскрикнула, боясь привлечь внимание стервятников. Они так и кружили над ней, подлетая все ближе и ближе, подергивая головами и издавая такой клекот, будто уже делили между собой добычу.