Рассудок уже в десятый раз с тех пор, как они расстались там, на крыльце, напомнил Доновану: ты же сам предлагал ей деньги.

Он поразмыслил над этим секунду и подытожил: ты решил, что не можешь дать ей любовь, так что же, черт побери, заставило тебя думать, что она может полюбить? Мужчину, которого Джойл любила, она потеряла. А ты просто случайный человек, на котором она остановила внимание лишь из-за секса и кошелька, то есть почти того же самого, чего ты сам хочешь. Так откуда столько негодования?

На этот вопрос он не мог найти ответа. Обычно мир представлялся ему ясно и четко, но в последнее время все в нем вдруг начало резко меняться.

Он вспомнил, как она целовала его, как кончики ее пальцев гладили его через футболку, и чувствовал одновременно и возбуждение и отвращение, а больше всего — сожаление.

Единственное, в чем Донован был твердо уверен, так это в том, что очень хочет заполучить ее, причем — и это было труднее всего принять — даже если ему придется отказаться от своего предложения. Он либо добьется ее, либо умрет, пытаясь достичь цели.

И мозг его начал рисовать в воображении могильные плиты.

Ему виделось, как Джойл вставила букет шелковых фиалок в круглую накрахмаленную салфеточку и перевязала его. Затем она прикрепила снизу ленточку, а концы ее завязала сбоку бантиком. В итоге вышло нечто романтическое — этакий подарок из прошедших времен.

Джойл сидела в своей гостиной на диване, и на кофейном столике вокруг нее были разложены фиалки, ленточки и салфетки. Ева возилась возле нее на полу, играя в куклы и игрушечные кухонные принадлежности, а бабушка расположилась, напротив в кресле и следила, как разворачиваются события в каком-то мюзикле тридцатых годов.

И я полностью удовлетворена сложившейся ситуацией, сказала себе Джойл. Это моя семья, воля судьбы и я люблю их больше собственной жизни. И мне не нужен мужчина, который заставил меня вновь почувствовать себя женщиной. Мне не нужен…

Она вздохнула, вставляя в салфетку очередной букетик фиалок. Может, он мне и не нужен, однако прикосновения его, бесспорно, пришлись по вкусу. Когда Донован не вел себя как идиот, она чувствовала себя с ним так же, как когда-то с мужем, — особенной, нужной, желанной. Ей будет не хватать этого.

Что ж, ты сама себя обхитрила, подумала она. Надо было с самого начала сказать ему, что ты думаешь о его шизоидных идеях, вместо того чтобы самонадеянно стараться строить из себя героиню, которая спасет его от самого себя. Особенно когда на самом деле она делала это для того, чтобы спасти его для себя.

Живи и учись, подумала она философски, привязывая ленточку к очередному букету.

Зазвенел дверной звонок. Джойл от неожиданности вздрогнула, и все ленточки и салфетки, которые лежали у нее на коленях, оказались на полу. Ева взяла мать за руку и потянула к двери.

Джойл открыла и неожиданно увидела перед собой букет роз — не меньше дюжины. Огромный букет дополнялся веточками папоротника. А того, кто принес его, первой заметила Ева. Она обхватила облаченную в джинсы ногу и радостно воскликнула:

— Дядя!

Джойл взяла цветы и увидела, наконец, Донована, одетого в кожанку поверх черного свитера с высоким воротом. Она обратила внимание, как темная одежда удачно оттеняет синеву его глаз.

При виде Дона, да еще держащего в руках нечто вроде символа перемирия, Джойл ощутила легкую дрожь. Но вместе с тем неожиданно она вдруг почувствовала себя готовой начать все сначала.

Джойл понюхала розы. Донован поднял Еву на руки.

— Привет, — сказал он. — Послушай, мы не могли бы забыть о том, что я говорил до сих пор? Позволь мне объяснить, что я на самом деле имел в виду, когда… — Дон замолчал в поисках подходящей фразы, но, в конце концов, закончил предложение беспомощным жестом свободной руки.

— Когда ты предложил мне деньги, — ровно произнесла Джойл.

Донован безнадежно вздохнул.

— Да. Я поступил так, потому что для отношений, которые бы работали, нужно что-то давать и что-то брать. А раз я не могу дать тебе любовь, то подумал, что многим женщинам вполне хватает и… — Увидев, как потемнел взор Джойл, он остановился и быстро сменил курс. — Но теперь, когда мы выяснили, что ты не из их числа, мы могли бы обговорить все по-новому.

Звучит не так уж обнадеживающе, подумала Джойл. Он по-прежнему отказывался дать ей то единственное, чего она хотела, — любовь, а только извинялся за нетактичное предложение. Что-то подсказывало ей, что выставить его сейчас вон будет не так уж просто, и она решила до поры до времени довольствоваться даже скромными победами.

— Ну, хорошо, — сказала она. — Ты не согласишься использовать мой кухонный стол в качестве стола переговоров?

Донован покачал головой.

— Я думаю, лучше мы поговорим на нейтральной территории. Я закажу на завтра столик в «Морском клубе». Ты сможешь пригласить кого-нибудь посидеть с дочерью и бабушкой?

— Думаю, да.

— Отлично, тогда я заеду за тобой в семь.

— Хорошо.

Он был раздражен, поняла Джойл, несмотря на то, что пришел извиняться. Она могла себе представить, как нелегко было такому человеку, как Дон, признать перед женщиной, что он не прав, но она подозревала, что дело было не только в этом. Похоже, он больше сердился на самого себя. Она не могла только понять, это плохо или хорошо для нее. Донован спустил Еву на пол. Та взяла его за руку и потянула в дом, но он остался на месте.

— Нет, дорогая, мне пора домой.

— Входи! — настаивала она, показывая в сторону теплой, залитой солнцем гостиной.

Анни обернулась в кресле и помахала ему.

— Входи, Кэн, — позвала она. — Ты опоздал на обед.

Дон помахал ей в ответ, затем, усмехнувшись, посмотрел на Джойл.

— Кажется, никто в этом доме не понимает, кто я такой на самом деле, — сказал он.

Наконец мать оторвала от него упирающуюся Еву и взяла на руки, отдав ей букет.

— Мне кажется, ты сам не понимаешь, кто ты такой на самом деле.

Донован не совсем разобрался, что она имеет в виду, но спрашивать об этом не хотелось. Ему не часто удавалось закончить их пререкания победой. Он только что получил от нее согласие на свидание завтра и не хотел, чтобы что-нибудь помешало этому.

Он протянул руку и провел кончиком пальца по подбородку Евы.

— Пока, пуговка, — сказал он.

— Поцелуй! — потребовала та, высовываясь из объятий матери и протягивая к нему руки. Дон наклонился, малышка громко чмокнула его в щеку, затем он вернул поцелуй. От девочки пахло какао, детской присыпкой и духами мамы.

— В семь, — напомнил он Джойл.

— В семь, — повторила она, скрывая за улыбкой волнение. — Спасибо за цветы.

Донован растворился в ночи, оставив ее с Евой, повторяющей «Пока!».

Он совсем не знает себя, подумала Джойл. Он не знает, каким он был бы в роли мужа и отца, и не догадывается, как они относились бы к нему. Будет большой потерей, если он так и не узнает этого с ее помощью.

«Морской клуб» находился на берегу океана. Какой-то предприниматель на рубеже веков добавил башенки по углам весьма неброского прямоугольного четырехэтажного в колониальном стиле здания, которое некогда вмещало шляпную фабрику, и превратил его в комфортабельный клуб с отелем и рестораном.

В фойе средневековая тема получила развитие в огромном каменном камине, развешанных по стенам цветастых знаменах с гербами и троноподобных стульях.

Джойл откинула капюшон накидки, которая удачно сочеталась с интерьером, пока они шли по фойе к входу в зал.

— В этом месте я всегда чувствую себя как принцесса, которая ждет, когда же ее принц вернется домой из похода.

Донован принял у нее накидку. Метрдотель поприветствовал их с дежурной любезностью и извинился, что их столик еще не готов.

— Похоже, весь город собрался обедать у нас сегодня, — проговорил он, склонив убеленную сединами голову и заговорщицки подмигнув. — Два дня до Святого Валентина, а любовь уже носится в воздухе. Позвольте мне позаботиться о плаще дамы, а наш паж проводит вас в зал.