Джойл всматривалась в его глаза, отчаянно стараясь увидеть отражение чувств. Донован догадался, о чем она думала.

— Для меня это чувство совсем ново, и я даже не уверен, что смогу сделать то, чего оно требует от мужчины. Единственное, что я могу на данный момент, — это честно признаться, что люблю тебя. А на будущее я сейчас не стану ничего обещать.

Джойл почувствовала, как радость вспыхнула внутри нее. Все поводы для беспокойства покинули ее. Он мог дать обещание, просто он не догадывался об этом. Точно так же, как до сего момента не подозревал, что любит ее. Он окончательно поймет это со временем. Возможно, подумала Джойл, он прежде поставит ее на грань нервного срыва, но он обязательно поймет. Это было все, о чем она могла мечтать.

— В таком случае, — мягко проговорила она, — на чем мы остановились?

Доновану потребовалось много труда, чтобы вспомнить, что в тот миг он снимал с нее комбинацию. Он стянул ее с Джойл через ноги и впился взором в ее гладкую кожу, такую же шелковую, как и сорочка. Зачарованный, он стоял перед ней на коленях. Джойл ухватила его за конец галстука и притянула к себе. Он обнял ее, не в силах оторвать взгляда от нежных глаз, сияющих любовью и доверием. Джойл развязала галстук и отбросила в сторону. Затем она расстегнула рубашку Дона, вытащила ее из брюк и нетерпеливо ждала, когда он снимет ее. За рубашкой последовала футболка. Затем Джойл уверенно расстегнула ремень и молнию на его брюках.

Донован чувствовал, как его охватывают мириады новых, незнакомых, ощущений. Впрочем, может, ощущения-то были старыми, но Джойл, чьи глаза были полны любовью, просто возвела их на доселе неизведанную высоту. Желание его тотчас возросло во сто крат, страсть захватила с головой, заставляя необычайно остро чувствовать каждое прикосновение ее рук. Отчаянная жажда тела сопровождалась не менее отчаянным стремлением подарить ей все наслаждение, какое только знает человек.

Брюки и трусы Донована также вскоре оказались на полу. Он положил Джойл на середину постели, развернул одеяла, и они укрылись ими. Джойл прильнула к нему в нетерпеливом желании вобрать в себя его тепло. Она содрогалась от наслаждения, чувствуя, как его руки гладят ее сверху донизу сначала длинными продольными движениями, прочертив жгучую полосу на ее теле от подбородка до кончиков ног; затем по кругу, сливаясь в едином водовороте страсти с ее мыслями. Последняя оставшаяся крупица рассудка помогла ей осознать, что при таком занятии любовью они в буквальном смысле создавали из взаимной тяги и доверия подлинную любовь, которая наверняка сохранится в неприкосновенности и на следующий день.

Издав стонущий вздох, Джойл полностью отдалась во власть чувств. Она потерлась коленом о бедро Дона, у нее перехватило дыхание, когда она почувствовала приближение сладкого напряжения. Какое-то мгновение, показавшееся ей бесконечно долгим, она балансировала на грани давно уже забытого блаженства, затем Донован накрыл ее телом и вошел в нее. Волны непередаваемого наслаждения охватили Джойл, и она застонала.

Дон ощутил приближение пика наслаждения. Он еще сильней сжал дрожащую Джойл в объятиях, стараясь сдержать желанный миг облегчения. Мозг его пронзали сигналы от каждой клетки кожи, с невероятной остротой он почувствовал ткань одеяла, теплую смятую простыню под ногами, мягкие подушки, на которые опирались локти. И он познавал любимую женщину, ее кожу, горящую, как в лихорадке, каждую извилину тела, душистые волосы, мягкие и податливые на ощупь, как шелк, каждое мельчайшее вздрагивание трепещущего тела.

Неожиданно до него дошла разница между понятиями «заниматься любовью» и «любить». Сколько он себя помнил, он всегда был заинтересованным, но не более того, участником сексуального ритуала: наслаждение кольнет на одно-два мгновения, чтобы сразу после окончания акта исчезнуть без следа.

Но то, что он испытывал сейчас, превосходило все, что он когда-либо чувствовал раньше. Возбуждение его сначала оставалось на прежнем уровне, а затем поползло вверх, многократно приумножаясь, захватывая все его существо. А когда все было позади, он был больше чем просто удовлетворен. Он знал, что влюбился без памяти.

— О, Дон! — прошептала Джойл, губы ее почти касались его шеи.

— Да, я знаю. — Он перевернулся на спину, поцеловал ее в лоб, когда она легла на его грудь. — Было так прекрасно, что мне даже стало страшно.

— Любовь делает особенным все.

— Ты имеешь в виду «ну вот, я же тебе говорила»?

Джойл удовлетворенно вздохнула.

— Именно. — Она просунула руку ему под голову и придвинулась поближе. — Даже не верится, что я свободна всю ночь. Что мне не нужно будет подниматься, чтобы принести бабушке стакан воды или посмотреть, почему она бродит по дому, или из-за того, что меня осенит, что нужно сделать что-нибудь по магазину. Свободна всю ночь!

Донован мягко засмеялся и погладил ее волосы.

— Ну, не совсем свободна. Я собираюсь разбудить тебя несколько раз, но сейчас ты можешь отдохнуть.

— Предупреждаю, что, когда меня будят, я, как медведица, которую потревожили от спячки.

— Но я уже узнал кое-что о тебе. Например, я могу превратить тебя из злобного гризли в плюшевого медвежонка одним только прикосновением в нужном месте — вот здесь. — Он нежно провел рукой по внутренней поверхности ее бедра, и она сладко простонала, ее сонливость стала улетучиваться.

— Но ты же не будешь пользоваться этим в своих целях, правда?

— Непременно буду, — улыбнувшись, ответил Дон.

Донован проснулся и понял, что любимой не было рядом. И хуже того, он почувствовал, что умрет, если она не вернется к нему тотчас же.

Он сел на кровати и почесал шершавый подбородок, испытывая странное чувство — нечто вроде похмелья после ночи страсти.

Вспомнив, что признался Джойл в любви, он тихонько простонал. Не то чтобы он засомневался в своих чувствах, просто ему не понравилось такое непривычное для него ощущение уязвимости. Он никогда не знал настоящей женской любви и со временем научился прекрасно обходиться без нее. Но сейчас все было по-другому. И ему совсем не понравилось то чувство неполноты, недостатка в чем-то, которое он испытал, не обнаружив Джойл рядом, когда проснулся.

А куда, кстати, она делась? Была ли она просто в душе, или, может быть, решила, что все, что произошло между ними, было ошибкой, и отправилась домой? Он прислушался в надежде различить звук текущей воды, но вместо этого его слух уловил шорох, доносившийся из-за занавесок, что окружали постель.

Почувствовав облегчение, он нащупал брюки и лежа натянул их.

— Доброе утро! — раздался радостный голос. — А я и не знала, что ты проснулся, думала, что будешь спать до самого апреля после такой ночи.

В брюках Донован почувствовал себя менее уязвимым. Он приподнялся и отдернул занавески, приготовившись рассказать ей о своем эмоциональном состоянии. Вместо этого он замер на месте, уставившись на Джойл.

Она стояла перед зеркалом, одетая в подвенечное платье. Нет! Не может быть! Донован моргнул и потряс головой. Да. На ней, в самом деле, было настоящее подвенечное платье, со всеми бантиками, ленточками, сборками и рюшечками, с фатой до пола.

Увидев это, Донован даже не обратил внимания на абсурдность ситуации, он лишь почувствовал, как страх начинает сковывать его.

Джойл повернулась к нему, на лице ее сияла улыбка. Фата потянулась за ней, обернув изящной кружевной пеленой. Ее обаяние едва не остудило его, но гнев быстро заставил установить контроль над ситуацией.

— Нет! — воскликнул Донован, вскакивая на ноги и отшвыривая занавески с силой на постель. — Ни в коем случае! Даже и не мечтай, этого не будет! Я же говорил вчера, что не обещаю ничего в будущем…

Сердитый взгляд Донована несколько омрачил солнечное настроение Джойл. Пригвожденная к месту, она попыталась было вразумить его:

— Дон, я…

— А прошлая ночь была лишь предметным уроком, — набросился он на нее, — способом убедить меня, что я могу любить тебя только на твоих условиях, да?