Одно из кружевных сердечек висело криво. Она сняла его и прикрепила заново.

Почему подобные мысли так сильно беспокоят? — думала Джойл. После того как миновал год со дня смерти мужа, она, казалось, смирилась с одиночеством и могла нормально справляться со всеми житейскими невзгодами. Но спустя какое-то время в сердце вкралась тоска по любви, человеческому общению, которую никакая работа заменить, конечно, не могла. И сейчас, когда весь магазин был полон перевязанных лентами высушенных розочек, разнообразных сердечек и всевозможных подарочных наборов кружевного белья, одиночество стало совсем невыносимым.

Донован вошел в дверь и замер на пороге. Казалось, он попал в другое историческое время. Магазин был наполнен благоуханием всевозможных трав и цветов и светом свечей, казавшимся таким теплым на фоне пасмурного дня.

Увидев Джойл, стоящую возле зеркала, он затаил дыхание. Она приподнялась на цыпочки на шаткой узкой скамейке, обнажив стройные ноги под кружевной юбкой. Во второй раз за день Дон ощутил необходимость сдержать влечение к этой женщине.

Он закрыл за собой дверь. Джойл обернулась с улыбкой, ожидая, видимо, увидеть очередного покупателя. Одна прядь ее волос зацепилась за цветок, торчащий из высокой вазы на каминной полке.

Улыбка сменилась испугом, она потеряла равновесие и вскрикнула. Донован пулей пересек комнату и подхватил ее. Одна его рука по чистой случайности, как он объяснил себе потом, поддерживала ее так, что пальцы коснулись полноватой упругой груди. Мягкость и податливость тела молодой женщины неожиданно сильно возбудили Донована.

Джойл же, которая два года не знала мужского прикосновения, чувства подсказали, что это не плохо, а скорее, даже очень хорошо, но в то же время тревожно. Это было хорошо, потому что руки у него сильные и уверенные, несмотря даже на то, где они помещались. А тревожно потому, что влекло за собой некий стремительный и неподвластный контролю напор чувств, охвативших ее с ног до головы.

— Стоите? — проговорил Донован.

— Да, — выдохнула она. — Только вот волосы мои зацепились за…

— Вижу, вижу, не двигайтесь.

Он отпустил ее и с атлетической грацией встал на скамейку, так что та заскрипела, взял ее руки и обвил ими свою талию.

— Держитесь за меня. Сейчас я вас освобожу.

Освобожу… Освободиться было бы хорошо, подумала она. И цветы тут ни при чем. Вот талия, которую обхватывали руки, была при чем.

Странно ощущать себя в чужих руках, подумала Джойл, держа торс Донована в своих и вспоминая давно забытые ощущения. На какой-то момент сексуальный позыв даже превысил чувство безопасности. У нее так давно не было человека, на которого можно опереться, а сегодня, когда голова ныла и кружилась и уверенность в своих силах была на нуле, такая поддержка пришлась ей как раз кстати. Что же тут плохого? — подумала она, позволяя себе удовольствие расслабиться на несколько секунд.

Пальцы художника, обычно ловкие и искусные, неожиданно стали неловкими и неуверенными. Он никак не мог справиться с такой простой операцией, как отцепить несколько волосков от букета цветов, он оказался не в состоянии сконцентрироваться на ней. Когда Донован, пытаясь уберечь Джойл от падения, заставил ее обхватить его, он в ту же секунду почувствовал, что сам поставил себя перед крайней опасностью. Ее руки были нежны и мягки, ее щека так маняще близка к его губам, груди женщины, прикасавшиеся к его животу, бросали в дрожь, а ее бедра, прижавшиеся к нему, обрекали Дона на бессонницу этой ночью.

Когда последний волосок был освобожден, Джойл разжала руки и обняла его по-настоящему. Донован почувствовал, как вздымается ее грудь. Это был жест призыва в жест доверия. Дон не мог вспомнить, когда он так быстро получал от женщины согласие. Ему показалось, что она приглашает его к ответным действиям. Сознавая инстинктивно, что такое приглашение вызвано случайным порывом, он отбросил эти мысли, нежно обняв ее. И его объятие показалось Джойл той гаванью, к которой она так стремилась весь этот год. Она окунулась в пришедшее к ней чувство облегчения, достижения желаемого, не в силах поверить, что это не сон, что Донован действительно здесь, с ней.

Спокойно воспринимать такое чудо Джойл просто не могла. Голова закружилась, и ноги почему-то перестали служить опорой.

Донован услышал, как участилось дыхание женщины, и наклонился, чтобы заглянуть ей в глаза. Неужели он все-таки ошибся? Но с первого же взгляда понял, что дело вообще не в этом. Джойл смотрела на него невидящими, потухшими глазами и была ужасно бледна. Она сняла руку с его плеча и приложила ко лбу.

— Что с вами? — спросил он взволнованно.

— Я не… Мне…

Дон спрыгнул со скамейки, протянул руки, чтобы поймать ее, когда она падала без сознания.

Сообразив, что нести бездыханное тело владелицы в полную посетителей чайную не самое лучшее решение, Донован отправился в другую сторону. Он миновал дверь, что вела в жилое помещение, и оказался во вполне современной гостиной, в которой не было и следа викторианской вычурности магазинчика. На низком кресле посреди комнаты сидела худая старуха, завернутая в плед, и смотрела телевизор. Шла какая-то мыльная опера. Услышав скрип двери, старуха оторвала взгляд от экрана и озабоченно посмотрела на Донована. Тут же ее нахмуренные брови разгладились, на лице появилась улыбка.

— Кэн! — воскликнула она с радостным удивлением. — Ты дома! Как хорошо. А что случилось? Джойл снова упала с качелей? Честное слово, этого ребенка скоро придется для его же собственной безопасности запирать в комнате.

Недоумевая, кто такой Кэн, Донован положил Джойл на диван. Он вспомнил, как она говорила что-то про бабушку, которая «немного не в себе». Старуха снова отвернулась к телевизору, предоставив гостя самому себе.

Донован подложил под голову женщины небольшую декоративную подушечку и отправился в другую комнату, которая, по счастью, оказалась кухней. Воды! Нужно намочить тряпочку и положить ей на лоб — в кино это всегда помогало. Он стал рыться в шкафах в поисках какого-нибудь куска материи, пока не нашел что-то вроде полотенца для посуды, затем намочил его холодной водой и поспешил к Джойл. Он наложил ей на лоб этот компресс, а сам присел рядом на краешек дивана. Женщина тихо простонала, не открывая глаз. Донован почувствовал легкую панику. Вдруг с ней что-нибудь серьезное? Он ведь так мало знал про нее.

Увидев, однако, что грудь Джойл под кружевной блузкой мерно вздымается, Дон немного успокоился. Он теперь твердо знал, что она, по крайней мере, жива.

Он протянул руку, чтобы расстегнуть несколько пуговиц сверху, — так всегда поступали в кино. Любопытно, что его пальцы, которые были такими неловкими, когда он отцеплял ее волосы, сейчас двигались вполне уверенно. Он перевернул компресс и, наклонившись, проговорил:

— Джойл! Ты меня слышишь? Ее ресницы задрожали.

— Джойл! — произнес он еще громче, легонько похлопывая ее по щеке. — Джойл, очнись!

— Дядя!

Ева, которая, по всей видимости, только что проснулась, вошла, протирая глаза, в комнату, подбежала к Доновану и мигом залезла к нему на колени. На ней был розовый костюмчик с маленькой русалочкой на груди, а под мышкой она держала плюшевого мишку, купленного им сегодня утром. Ее восторг при виде Дона был чем-то сродни восторгу папуасов перед блестящими бусами.

Затем девочка, наконец, заметила маму, лежавшую без движения, и попыталась вырваться из его рук, уверенная, очевидно, что упасть он ей не даст. Она звонко хлопнула Джойл по руке.

— Мама, вставай!

— Ева, не надо.

Донован удержал ее ручонку, когда она уже собиралась снова ударить. И тут, как по волшебству, Джойл пришла в себя.

Какой-то момент ей понадобился, чтобы осознать, что рядом Донован и ее дочь.

— Боже, — слабо произнесла она. — А что… О нет. Она приложила руку ко лбу и снова простонала.

Донован взял ее руку и легонько сжал.