Если бы они оба были «морскими котиками», люди бы сравнивали их службу. Они бы сравнивали цифры и миссии, и звания. Хотя братья невероятно гордились своей службой и жизнями, которые спасли их смертоносные выстрелы, человеческая смерть, даже если это смерть террориста, одержимого мыслью истребить американцев, не была тем, в чем они хотели бы соревноваться. Когда кто-то из них крался в тени каменистого утеса или хижины в каком-нибудь медвежьем углу, потея, как шлюха в церкви, или отмораживая себе яйца, ни один не думал о соревновании. Оба знали, что цифры – скорее показатель потенциала, но не мастерства, хотя никто из Юнгеров никогда не признал бы это вслух.

Когда Бью вышел в отставку, он организовал собственную охранную компанию. Бью был удачливым близнецом. Устроенным. Собиравшимся жениться. Бью был тем, кто использовал свои навыки, чтобы дать шанс вышедшим в отставку военным.

А Блейк был алкоголиком. С тех пор, как вышел в отставку год назад, он использовал свои навыки, чтобы заработать деньги в качестве наемника: работал на частную военную охранную фирму и прыгал из горячей точки прямо в место захвата заложников. С суши в открытое море. И жил неприлично неустроенной жизнью.

И Блейк был тем, кому потребовалась реабилитация, чтобы посмотреть в лицо своему самому страшному демону. Он встретил его с открытым забралом, как и всех врагов, и понял, что последствия трезвости заключались в том, что в любой момент вспышка света или запах, или звук могли вызвать неразбериху в его чистой и трезвой голове. Что солнечный свет или запах пыли и пота, или высокочастотный свист могли пронестись дрожью по позвоночнику и заставить замереть. Могли заставить Блейка упасть и высматривать то, чего нет. Такие флэшбеки случались нечасто и не длились дольше нескольких секунд, но всегда оставляли его дезориентированным и нервным. Злым из-за потери контроля.

Блейк посмотрел на бутылку «Джонни». На сине-золотистую наклейку и солнечные лучи, искрившиеся в коллекционном шотландском виски. Он заплатил триста долларов за эту бутылку и жаждал ее так, что сосало под ложечкой. Желание скручивало и вытягивало внутренности, а острая кромка непреодолимой потребности резала кожу.

Один глоток. Успокоит жажду. Затупит острые грани.

Блейк так сильно сжал ручки кресла, что пальцы побелели.

Всего один. Ты сможешь остановиться завтра.

Жажда становилась все сильнее, сдавливая голову. Разве не предполагалось, что шестьдесят второй день будет проще, чем первый? В желудке все переворачивалось, в ушах звенело. Блейк взял камеру, лежавшую у него на бедре, и встал. Обернул черно-желтый ремешок вокруг запястья и навел свой «Никон SLR» на Джонни. Шесть месяцев назад в Мехико он смотрел в прицел своей винтовки с продольно-скользящим поворотным затвором TAC–338 на двух продажных мексиканских полицейских, разделивших сетку прицела. Теперь же он целился во врагов камерой. Блейк посмотрел в видоискатель и навел объектив на бутылку. Руки дрожали, и пришлось вцепиться в фотоаппарат.

- Что ты делаешь?

Блейк крутанулся, чуть не уронив камеру.

- Етить твою!

Маленькая девочка в розовой футболке с длинными светлыми волосами, собранными в «хвост», стояла позади его кресла.

– Откуда, черт возьми, ты взялась?

Блейк терял хватку, раз к нему смог подкрасться маленький ребенок.

Девчушка указала большим пальцем на дверь.

- Ты сказал плохое слово.

Блейк потер лицо ладонью и повесил камеру на спинку кресла. Девочка испугала его до усрачки – задача не такая уж и простая.

– А ты нарушаешь чужое право владения.

Она сморщила носик:

- Чего-чего?

Блейку никогда не приходилось возиться с детьми, и он не мог даже догадаться, сколько девчушке лет. Она доставала макушкой примерно ему до пупка, и у нее были большие голубые глаза.

- Нарушаешь чужое право владения?

- Ага.

- Это значит, что ты в моем дворе.

- Я знаю, что это твой двор. – Она в самом деле закатила голубые глаза, говоря это. – Я видела, как ты переезжал.

Два дома разделяла пятифутовая полоса из сосен и кустов, и Блейк посмотрел на соседский двор за деревьями. Женщина, жившая там, работала в цветнике, место для которого умудрилась отвоевать у леса. Кверху попой среди розовых и пурпурных цветов. Ее шорты задрались достаточно высоко, чтобы продемонстрировать обнаженный изгиб ягодицы. Блейк замечал женщину и прежде. Может быть, он и был алкоголиком, едва выдерживавшим шестидесятидвухдневный период трезвости, но все еще оставался мужчиной. Мужчиной, который мог оценить сладкую попку на своем пути. Блейк не видел лица женщины. Только ее светловолосый затылок и сексуальные ягодицы.

- Как тебя зовут?

Он повернулся обратно к девчушке и подумал, должен ли испытывать чувство вины за свои сексуальные мечты о ее маме?

- Блейк. - Никакой вины он не чувствовал. Просто думал, а должен ли. – Это твоя мама?

- Да. Она сегодня не в магазине.

Блейк не мог припомнить, чтобы слышал мужской голос у соседей, пока изучал задницу мамочки.

– Где твой отец?

- Он не живет с нами. – Она помахала руками из стороны в сторону. – Я не люблю пчел.

Нахмурившись, Блейк посмотрел на маленькую зануду перед ним. Он не знал, при чем здесь пчелы, но после шестидесяти двух дней тошнота накатила так, как будто это первый. Блейк почувствовал, что его сейчас стошнит, и уперся дрожащими руками в бедра.

- Ты узасно-узасно большой.

В нем было чуть больше ста восьмидесяти трех сантиметров и около ста килограмм. За последние несколько месяцев он сбросил десять килограмм. В одну из последних встреч брат назвал его «толстым мудаком».

В тот раз они поссорились из-за этого. Спорили, кто был лучшим стрелком и самым выносливым супергероем - Бэтмен или Супермен. Бью ошибался насчет Супермена, но был прав насчет жира. После выхода в отставку у Блейка оказалось много свободного времени между контрактами. Он перестал усердно тренироваться и начал больше пить.

- Сколько тебе лет, ребенок?

- Пять. – Она опустила руки, мотая головой. – Я не ребенок.

Сзади Джонни прошептал: «Я все еще здесь. Жду».

Блейк шепот проигнорировал. Нужно пробежаться или поплавать. Нужно измотать себя, но это не значило, что он сдастся и позволит Джонни выиграть. Нет, воин знает, когда необходимо отступить, чтобы вернуться с новыми силами.

- Я лосадь.

Блейк повел головой из стороны в сторону, пока боль в черепе ударяла по мозгам.

- Что, к черту, за лосадь?

Девчушка снова закатила глаза, как будто Блейк был туповат.

- Ло-о-о-са-а-адь.

Блейк идеально говорил по-английски, на ломаном арабском и легко ориентировался в расщепленных чертовых инфинитивах. Он никогда не слышал слова «лосадь».

- Меня зовут Галстук-Бабочка.

- Галстук-Бабочка?

Что это, мать его, за имя?

- У меня желтые волосы с белыми прядками. - Она снова помотала головой и топнула ножкой. – Белая грива и хвост. Я куколка.

- Ты хотела сказать «лошадь»? - Боже правый. Она превратила легкое нытье в голове у Блейка в пульсирующую боль. – Ты лошадь?

- Да, и я осень быстрая. Хочешь увидеть, как я скачу?

Блейк никогда особо не общался с детьми. Даже не знал, нравятся ли они ему. Но был точно уверен, что ему не нравится этот конкретный ребенок. Который считал себя «лосадью», не выговаривал некоторые шипящие и смотрел на Блейка так, будто он тупой.

- Нет. Тебе нужно идти домой.

- Нет. Я могу остаться.

- Ты уже долго здесь. Твоя мать наверное удивляется, где ты?

- Моя мама не будет беспокоиться.

Девчушка топнула по земле обутой в сандалию ножкой и побежала. Она обежала Блейка по широкому кругу. Она буквально скакала галопом вокруг него. И помоги ему Господи, но ее подскакивающая макушка и «хвост», летящий позади, в некотором роде напоминали маленького пони.

Она бегала кругами, остановившись пару раз, чтобы изобразить, будто бьет копытом, и заржать.