Дэниел бросил на нее быстрый взгляд. Он хотел знать, не заметила ли она смятения, в которое повергла его ее близость. Но поверх огромного меню виднелись лишь ее золотистые волосы.

Дэниел выпил ледяной воды и почувствовал, что снова обретает власть над своими гормонами. Заметив, что официант поглядывает на их столик, он заставил себя заняться меню.

— Поскольку никто из нас не бывал здесь прежде, Лорелея, почему бы нам не довериться официанту?

Когда до нее дошло, что Дэниел что-то говорит, Лорелея опустила меню.

— Что? — переспросила она. Очень хорошо, подумала Лорелея про себя, теперь он будет считать меня еще и придурковатой. — Прекрасная мысль, — сказала она вслух.

На самом деле Лорелея не могла даже прочесть меню. От волнения она забыла, что ее очки забрал Дэниел, в глазах у нее все расплывалось.

Дэниел не стал притворяться знатоком вин и яств. Он предоставил выбор официанту, которому это польстило. Тот заверил пару, что они не скоро забудут трапезу, которую он им предложил.

Лорелея сидела погруженная в мысли, отчаянно ругая себя. Она считала Логана бездушным ничтожеством, хотела смутить его, наказать. А он оказался просто героем. Все, чего она добилась, — выставила себя круглой идиоткой. Забившись поглубже в кресло, Лорелея лихорадочно обдумывала, как выпутаться из этого дурацкого положения, чтобы не погубить вечер окончательно.

Тем временем Дэниел продолжал вести беседу. Пока Лорелея ковыряла вилкой салат, он мягко посмеивался над ее мрачностью.

— Интересно, бывал ли здесь когда-нибудь Мамфорд? — произнес он, окидывая взглядом детали помещения, характеризующие викторианский стиль.

— Мамфорд? — переспросила Лорелея, подняв наконец голову.

— Луис Мамфорд, — объяснил Дэниел.

Но она не слышала этого имени и смотрела с недоумением.

— Он написал много книг, в том числе «Коричневые десятилетия», историю архитектуры конца прошлого века. В это время влияние викторианского стиля в архитектуре достигло вершины во всем мире. Мне кажется, что и все здание, и эта комната понравились бы ему, — продолжал Дэниел. — Взгляните вокруг себя, Лори, почувствуйте эту силу, эту элегантность. Роскошь и практицизм прекрасно здесь уживаются. Это здание всегда будет производить впечатление. Оно было построено в духе своего времени, но построено на века.

Дэниел внезапно остановился, лицо его залила краска, скрывшая веснушки. Он хотел извиниться за неуместную лекцию, но Лорелея прервала его, прежде чем он произнес первое слово.

— О, Дэниел! До чего интересно, какое проникновение в глубь вещей! — воскликнула она. — Я никогда не слышала, чтобы о здании говорили как о выражении того времени, когда оно было построено. Скажите, вас всегда интересовала история архитектуры? — продолжала она.

Дэниел не мог скрыть удивления. Он никогда не встречал женщину вне архитектурного факультета, которая разделяла бы его энтузиазм. Широко улыбаясь, он ответил:

— Нет, не всегда. Я начал интересоваться этим несколько лет назад, прочел все, что мог достать. Мне кажется, что это такое же увлечение, как у вас растениями. Когда мы шли к отелю через сад, вы тоже прочли мне целую лекцию.

— Сад произвел на меня большое впечатление. Вы представляете, какая нужна работа, чтобы спланировать ландшафт в таком масштабе!

— Восхищаюсь вашими знаниями, Лори, — быстро сказал Дэниел. — Я не смог осмотреть вашу оранжерею, но Клинт провел меня через комнату, где выставка растений, и она меня поразила. Скажите, как давно вы занимаетесь этим делом?

— Оранжерея принадлежит мне всего полгода, я унаследовала ее от дедушки. Но я работала с ним почти всю жизнь. Дедушка умер как раз после того, как мы с Говардом расстались, так что он не смог претендовать на нее, как на совместное имущество, — добавила она с горечью.

— Похоже, это был тяжелый для вас год, — сказал Дэниел мягко.

— Да, — ответила Лорелея коротко. Ее мысли унеслись в прошлое. За последние полгода ей пришлось испытать и перемены, и болезнь и смерть близкого человека. Она еще не полностью справилась с депрессией после смерти любимого деда, тяжелой болезни матери, предательства Говарда.

Но грустные мысли быстро сменились благодарными, когда Лорелея вспомнила, с какой любовью позаботился о ней дедушка. Это смягчило горечь развода. И глубоко вздохнув, Лорелея начала рассказывать об отце матери — Гуннаре Свенсоне, который даже после смерти сумел помочь ей и дать цель в жизни.

— В своем завещании дедушка написал, что оранжерея принадлежит мне по праву, что я родилась, чтобы заниматься этим делом. У него были весьма необычные представления об обществе и об образовании. Он считал, что каждый человек рождается, чтобы естественным образом заполнить свою собственную нишу, заниматься предназначенным ему делом, и что ему не нужно для этого специального образования.

Дэниел чуть не ахнул, увидев, как засверкали глаза Лорелеи. Ее оживление заставило забыть о бесцветном лице, она сделалась положительно прекрасна.

Лорелея замолчала, заметив необычное выражение его лица. Дэниел пристально смотрел на нее. Но прежде чем она успела спросить, в чем дело, он тряхнул головой и попросил ее продолжать.

— Ваш дедушка имел оригинальные воззрения, — заметил он.

— О да, так и было, — засмеялась она и продолжила рассказ. — Наверное, дедушка оказался прав. Я училась всему необходимому у него с самого детства. Не припомню времени, когда бы я не была по самые локти в наво… извините, в органических удобрениях. Ему не приходилось специально учить меня, это существовало у меня в генах.

Лорелея бросила на Дэниела шутливо свирепый взгляд, когда он рассмеялся, живо представив себе нарисованную ею картину.

— Пожалуй, это не гены, а окружение, Лори.

— Только не в моей семье. У нас все в генах, я докажу вам, только не говорите сестре. — Лорелея нагнулась к нему с видом заговорщика. — Сюзан в детстве грызла ногти. Меня еще не было на свете, но мама рассказывала.

— Лори, ради Бога, не говорите, что она до сих пор…

— Да нет, слава Богу, она перестала это делать к шести или семи годам. Дело в том, что ее дочь, Амелия, делает совершенно то же самое, а Клинт никогда этого не делал. Разве это не генетика? Наверняка в вашей семье есть что-то подобное.

— Не могу знать. У меня нет предков, — пробормотал он.

— Ну, может быть, не предки, но кто-то близкий… — Лорелея сбилась и замолчала.

— Вот-вот, — сказал Дэниел, — классический случай, когда ребенка нашли в мусорном ящике.

— О-о, — все, что могла сказать Лорелея. Рассердившись на себя, она постаралась загладить свою бестактность. — Но ведь, наверное, в вашей приемной семье были какие-то случаи наследственности, Дэниел?

— Меня никогда никто не усыновлял, Лори.

— Дэниел! — Она ласково положила свою руку на его. — Дэниел, но почему? Мне казалось, всегда имеются сотни желающих усыновить каждого здорового ребенка.

— Да, здорового. В этом все дело. Видимо, мое пребывание в мусорном ящике не пошло мне на пользу, ночи в Сен-Луисе холодные. Или, может быть, я подцепил там какую-то инфекцию, но до семи или восьми лет я непрерывно болел.

Дэниел замолчал посреди своей грустной истории, которую, как подумала Лорелея, он вряд ли часто рассказывает. Он смотрел на ее измененное гримом лицо, жалел ее и думал, что ей тоже пришлось испытать много тяжелого. И Лорелея порадовалась, что так плохо выглядит этим вечером. Если бы она, как всегда, сияла красотой, вряд ли он был бы так откровенен с ней.

Дэниел глубоко вздохнул и продолжал:

— Нет, я не был толстощеким херувимчиком. Никто не хотел усыновлять постоянно больного ребенка. А к тому времени, когда организм выработал иммунитет, и меня перестали мучить болезни, я стал угрюмым и недоверчивым и постоянно попадал в переделки. Я думал, что меня никто не полюбит, и вел себя соответственно. Они старались пристроить меня в какую-нибудь семью раз десять, не меньше, и каждый раз после испытательного срока меня снова возвращали в приют. — Дэниел поднял глаза на Лорелею. — Ох, черт, Лори, не плачьте.