Разбудил меня стук в дверь, так как я заснула прямо на фотографии мадам. Она вся была смята, изранена.

Выглянув в окно, я увидела на крыльце полицейского комиссара.

— Сейчас спущусь, — крикнула я ему.

Мне едва удалось натянуть платье, так я дрожала.

Он ошарашенно смотрел на меня. Должно быть, выглядела я ужасно: растрепанная, немытая, с опухшим от слез лицом, лихорадочным взглядом, с голыми ногами в стоптанных шлепанцах.

— Простите, я… я была в постели, у меня грипп.

— О! Я побеспокоил вас.

Он говорил неуверенно. Я отлично видела, что у него на уме: он думал, я была наверху вместе с хозяином.

— Я хотела бы поговорить с господином Рулендом.

— Его нет!

Взгляд его был печальным и недоверчивым, что было отмечено еще Тельмой.

— Жаль, а когда он вернется?

— Он приезжает как придется; если это срочно, вы можете позвонить ему по телефону в штаб-квартиру НАТО.

На этот раз он поверил мне.

— Я хотел сообщить ему новость, которая его заинтересует: мы, наконец, нашли виновных.

Меня будто ударили молотком по голове.

— Каких виновных? — едва вымолвила я.

— Тех, кто открыл шлагбаум в ночь катастрофы. Это двое солдат, получивших увольнительную. Они были пьяны и, чтобы поразвлечься, стали крутить ручку шлагбаума. Эта идиотская забава привела к трагическим последствиям, а потому их гражданская ответственность…

Все остальное я слушала, не понимая смысла. До меня долетали обрывки фраз:

— …Задержание… передано в суд…

Молодой комиссар и сам не придавал особого значения своим словам. Я могла бы дать голову на отсечение, что он, как и я, изначально был уверен в виновности Джесса.

Та сцена в машине — внезапно высвеченные лица мадам и генерала — должна была мучить его достаточно долго. Тельма не на шутку его очаровала, и он мог представить себе муки обманутого мужа и желание отомстить… Теперь он, должно быть, доволен, что все кончилось. Методично и настойчиво он искал виновных, и те нашлись.

— …Вам, кажется, действительно плохо, я не хочу больше докучать…

Все происходило, как в густом тумане.

— Вы попросите господина Руленда зайти в полицию?

Возможно, я кивнула, возможно, произнесла что-нибудь. Он коснулся пальцем козырька кепи, и его тонкий силуэт растворился.

В любом доме, даже в таком, как у Артура, есть подобие тепла и движения воздуха, исходящее от живущих там. Когда я закрыла дверь, дом Джесса как бы угас, стал инертным, мертвым. Мне казалось, что в нем стоял трупный запах. У мебели был такой вид, будто она покоилась под чехлами целую вечность. От пола несло плесенью.

Я подошла к телефону. Был ли он в состоянии откликнуться? Снимая трубку, я ждала привычного сигнала. Он раздался, но вместо того чтобы возвратить мне ощущение жизни, предстал как отголосок безграничного пространства, в котором кишат мириады миров. Я набрала номер НАТО. Надо было тотчас же предупредить Джесса, вырвать его из того кошмара, в который он попал благодаря мне. Меня соединили с его бюро, и какая-то девица спросила, кто я. Я ответила, что звонит прислуга месье Руленда. Вдруг меня это потрясло. Прислуга! А я что вообразила! Да, я прислуга, то есть та, что моет посуду, чистит обувь, натирает паркет, но кому не дано прожить грандиозный любовный роман с хозяином?

— По какому поводу вы звоните?

У моей собеседницы американский акцент был ощутимее, чем у Джесса.

— Я хотела бы поговорить с месье!

— С каким месье?

— С моим, каким же еще, с месье Рулендом!

— Его сейчас нет.

У секретарши был отрывистый голос. Может, из-за того, что она плохо говорила по-французски? Она должна была с опаской относиться к произносимым ею словам.

— Когда он вернется, вы можете передать, чтобы он позвонил домой?

— Да.

— Не забудьте, это очень важно.

Она положила трубку, не ответив.

То же сделала и я на ощупь, невидяще глядя в пространство. Кровь стучала у меня в висках, а тело сотрясала все более сильная дрожь. Я приняла аспирин. Мне необходимо подавить этот грипп, ведь мне понадобятся все силы, когда я буду говорить правду Джессу. Как сознаться в такой лжи? Достанет ли мне силы выдержать его по-детски серьезный взгляд? Презрение, которое я в нем прочту, отнимет у меня всякое желание жить.

Я не знала, за что уцепиться. Я была совсем плоха. Я срубила дерево, и оно обрушилось на меня.

Может быть, мне станет легче, если я поднимусь наверх? Темные комнаты за закрытыми ставнями представлялись мне не такими враждебными, как внизу.

Я вернулась в спальню Джесса. На ночном столике блистали, подобно крыльям бабочки на солнце, золотые буквы Библии. Я взяла с опаской большую черную книгу. Тисненая кожа ее переплета показалась мне живой.

ХОЛИ БАЙБЛ [3]!

Значит, Джесс верил абракадабре, написанной в этой книге? На первой странице был изображен крест, а под ним строчка по-английски. Так значит, наш Бог был одновременно и американцем? И люди обращались к нему со словами, которых я не понимала? И я поклялась в неправде над этими тонкими листами бумаги, украшенными готическими буквами?

А если бы я дала лживую клятву на французской Библии, имело бы это те же моральные последствия? И что означала эта Холи Байбл? Была ли она подобна нашей? А, может, нет? Что было точно похоже, так это крест с заштрихованным контуром.

Раздался телефонный звонок. Казалось, он доносился невесть откуда. Конечно, это звонил Джесс. Следует ли мне теперь же признаться по телефону?

Как он сказал, указывая на книгу в черном переплете? «Библия, на которой я венчался?» Значит, в Америке есть специальные Библии для подобных случаев?

Назойливый телефонный сигнал продолжал буравить тишину дома. При каждом звонке я трясла головой, бормоча: «Нет, Джесс! Я не могу! Нет, Джесс!»

Это было еще труднее перенести, чем если бы он был прямо передо мной со своей золотистого отлива кожей и внимательным взглядом.

Я все медлила, но так как телефон трезвонил, не переставая, наконец спустилась, прижимая Библию к груди.

Не знаю, случалось ли вам смотреть на телефонный аппарат, когда он разрывается от крика? Я смотрела на него пристально, даже намеренно, как на живое существо, и могу вас уверить, что мое ощущение было непереносимым, будто сама судьба сокрылась в этом эбонитовом ящичке, взывавшем о помощи. Я надеялась, что телефон умолкнет. Если бы наступила тишина, у меня было бы время преодолеть обморочное состояние и позвонить самой.

— Алло!

Резким движением я прижала трубку к уху. Бесстрастный и нетерпеливый голос той же секретарши врезался мне в мозг:

— Вы домашняя работница мистера Руленда?

— Его прислуга, да!

— Мистер Руленд вернулся, он спрашивает, по какому поводу вы ему звонили?

Я понимала с трудом. Почему Джесс отказывается сам говорить со мной? Значит, все кончено? Мой голос даже по телефону стал ему ненавистным…

— Вы можете передать ему трубку? — умоляюще произнесла я.

— Мистер Руленд занят, он просит, чтобы вы поговорили со мной.

— Передайте ему трубку, это очень важно!

— Момент, плиз!

Месье, конечно, находился рядом. Она объяснила на своем языке мою настойчивость, но ответа я не расслышала. Думаю, он просто сделал отрицательный знак.

— Мистер Руленд не может говорить с вами. Так вы мне скажете или нет?

Легким характером эта девица, должно быть, не отличалась. Несмотря на свое смятение, я мысленно представляла себе ее. Наверняка у нее было какое-нибудь непроизносимое имя, плоская грудь и выдававшиеся вперед верхние зубы.

— Скажите месье, что приходила полиция. Пусть он срочно едет к комиссару Леопольдвиля.

Почему мне почудилось, что Джесс взял отводную трубку? Я внезапно почувствовала его присутствие и закричала:

— Вы слушаете меня, месье Руленд? Нет! Не бросайте трубку, умоляю вас, зайдите в комиссариат перед тем как ехать домой. Они объяснят вам, мне не достает смелости.