Надев рубашку, Эйлида с новой остротой ощутила, что это ее первая брачная ночь: то ли из-за какого-то особого выражения на лице у горничной, то ли потому, что Доран Уинтон не пожелал ей спокойной ночи, когда они расставались. И тотчас, как морской прилив, нахлынули на нее все прежние страхи.

— Спокойной ночи, миледи, благослови вас Бог! — неожиданно произнесла горничная.

Когда она закрыла за собой дверь, Эйлида поняла, что горничная имела в виду, благословляя хозяйку.

Эйлида отбросила в сторону простыни и выскочила из постели. Теперь, когда настал ее час, она поняла, что не готова к нему. Она не позволит человеку, который стал ее мужем, дотронуться до себя.

Вспомнив сэра Мортимера, она затряслась при одной мысли, что ее станут целовать, что мужчина дотронется до нее руками. Она не слишком хорошо знала, что происходит, когда мужчина обладает женщиной. Разумеется, все это очень интимно и раньше или позже кончается рождением ребенка.

Эйлида почувствовала отвращение, еще более сильное, чем испытанное прежде. Разве она может произвести на свет ребенка, зачатого от человека, которого она ненавидит и презирает?

Эйлида верила: ее брат Дэвид красив, а она сама хорошенькая только потому, что их отец и мать любили друг друга и дети их родились в любви.

«А я могу родить сумасшедшего или урода», — в ужасе думала она.

Эйлида подошла к креслу, на котором горничная оставила ее неглиже. Надела на себя и застегнула от ворота до подола; лучше было бы вообще не раздеваться.

Против этого она должна бороться, это она должна совершенно четко объяснить человеку, который стал ее мужем. На людях она будет веста себя так, как он хочет, станет помогать ему в обществе, как он только пожелает, но женой его она останется лишь номинально, не более.

«Мне незачем себя обманывать, — рассуждала она. — Он ни разу не дал понять, что наше соглашение носит не только деловой характер. Он купил долги Дэвида, он купил меня, и ему нужен только мой титул».

Именно это она и заявит ему, когда он к ней придет. Она должна с самого начала дать ему это понять. Она будет уважать их соглашение, но не более того… не более того.

Внезапно ей пришло в голову, что она может попросту запереть дверь, а объяснится с ним завтра.

Хорошенько взвесив эту идею, она подошла к двери и, к своему удивлению, обнаружила, что замка нет. Имелась дверная ручка изящной работы, как и все прочее в доме, но ни ключа, ни щеколды, которую она могла бы задвинуть, не было. Значит, ей остается только ждать.

Эйлида прошла через комнату к креслу с высокой спинкой, обтянутому таким же шелком, из которого были сшиты занавеси на кровати.

Она сядет в кресло совершенно прямо и, как она надеялась, с достоинством и будет так сидеть, пока не придет Доран Уинтон.

Но с волосами, распущенными по плечам, она, пожалуй, выгладит чересчур молодой… какой-то не слишком строгой.

Эйлида поспешила к туалетному столику, быстро заплела волосы, пригладила их со лба и ушей назад и заколола на затылке шпильками. Причесанная таким образом она выгладит старше и менее привлекательна.

Во всяком случае, решила она, вид у нее более полон достоинства, и, возможно, она убедит Уинтона выслушать ее.

Опасаясь, что он может явиться в любую минуту, Эйлида быстро вернулась в кресло.

Сидела, выпрямившись, подложив под спину подушку, и ждала, не сводя глаз с двери, а сердце в груди колотилось как бешеное, потому что ей было очень страшно.

Эйлида сложила руки и помолилась, чтобы она сумела заставить Уинтона выслушать ее.

Молиться было так же трудно, как ровно дышать.

Она только и могла что смотреть на дверь и ждать, когда она откроется.

Эйлида проснулась и почувствовала, что ей очень холодно. Огляделась и увидела, что свечи возле кровати почти догорели. Должно быть, уже очень поздно.

И вдруг молнией пронеслась в голове мысль: Доран Уинтон не приходил!

Она все еще сидит в кресле, только свесилась на одну сторону и уснула, опустив голову на вытянутую руку. Все тело затекло. Эйлида встала и посмотрела на часы.

Четыре часа утра!

Уинтон к ней не приходил, да, как видно, и не собирался. Она не стала раздумывать почему, а сбросила с себя неглиже и юркнула в постель. И заснула, едва коснувшись подушки головой.

Снова она проснулась, потому что горничная раздвинула шторы и солнечный свет ворвался в комнату. Эйлида чувствовала себя усталой и все еще хотела спать.

Горничная поставила рядом с постелью поднос, и Эйлида увидела, что ей принесли завтрак.

Она уселась, опершись на подушки, и обратилась к горничной, которая начала убирать комнату:

— Который час?

— Примерно половина одиннадцатого, миледи, и я решила к вам зайти, потому что второй завтрак у нас нынче ранний.

— Половина одиннадцатого? — повторила Эйлида, словно ей трудно было этому поверить.

Дома она просыпалась очень рано — во-первых, потому, что много было дел, а во-вторых, потому, что испытывала голод.

Сейчас она поглощала восхитительный завтрак с подноса, уставленного дорогим фарфором краун-дерби [10], и думала о том, как все переменилось.

Только закончив есть, она спросила у горничной, принесшей ванну:

— А почему второй завтрак ранний?

— Хозяин думает, что ваша милость захочет поехать с ним на верховую прогулку, и предлагает вам спуститься в амазонке.

Так, снова все спланировано независимо от ее желаний.

С другой стороны, ее сейчас мало что так обрадовало бы, как возможность проехаться верхом.

Правда, потом у нее скорее всего разболятся мышцы, ведь она уже полгода не ездила верхом — с тех пор, как в Блэйк-холле продали лошадей.

Она могла рассчитывать только на редкую и случайную поездку на одной из лошадей, на которых приезжал из Лондона Дэвид.

А теперь, с восторгом подумалось ей, она может скакать хоть целыми днями. Но она тут же спохватилась: «Если мой супруг это позволит! У него могут быть другие планы».

— Все равно что в школе! — воскликнула она вслух, озадачив горничную, которая спросила:

— Вы что-то сказали, миледи?

— Это я про себя, — ответила Эйлида, которой такие высказывания вслух в полном одиночестве были не в диковинку.

Она нередко разговаривала сама с собой, находясь одна в Блэйк-холле: от мертвой тишины в пустых комнатах порой бросало в дрожь.

Теперь, как она ни ненавидит его, можно побеседовать с Дораном Уинтоном. Если так интересно, причем безлично, как вчера вечером, то это не слишком тяжело.

Только кончив одеваться, задалась она вопросом, почему же он все-таки не пришел к ней в спальню, как она ожидала.

Может быть, потому, что они слишком мало знали друг о друге?

Или же — это даже больше похоже на правду — потому, что она его не привлекала?

Поскольку он всего лишь хочет укрепить свое положение в обществе, чего ради он станет относиться к ней иначе, нежели к чему-то всего лишь полезному.

«Может быть, он собирается подновить и усовершенствовать меня так же, как, например, Блэйк-холл?» — с внезапно вспыхнувшим чувством юмора подумала Эйлида.

Посмотрев на себя в зеркало, она решила, что купленный ей Уинтоном костюм для верховой езды весьма хорош.

Темно-синий материал, матовый, совершенно без блеска, выглядел изысканно. Жакет облегал фигуру, подчеркивая тоненькую талию, а белая муслиновая блузка — как раз то, что подходит молодой девушке. На высокой шляпе — газовая вуаль чуть более светлого оттенка, чем сама шляпа. Эта вуаль очень красиво ниспадает на спину.

Сравнивая свое теперешнее одеяние с изношенным костюмом, каким она была вынуждена пользоваться дома, Эйлида невольно радовалась тому, что ее внешний вид — если уж ничто другое! — стоит лошадей Дорана Уинтона. Но все же, спускаясь по лестнице, она чувствовала себя несколько смущенной.

Это был первый день ее замужней жизни, а она все еще оставалась совершенно чужой тому, с кем обвенчалась.