В течение дня маркиз проявлял к Евгении внимание, насколько это было возможно при сложившихся обстоятельствах. Иногда они вместе гуляли вдоль озера или ездили осматривать какие-то руины старых замков в окрестностях. То, что все эти экскурсии проходили почти в полном молчании, оставалось тайной и для Бриджит, и для камердинера маркиза, и для любого другого постояльца отеля.

Большую часть времени маркиз предоставлял Евгению самой себе, выезжая на охоту с владельцем отеля или ловя рыбу в озере.

Евгения притворялась перед Бриджит, что рада этим периодам одиночества. Сидя одна в комнате, она пыталась читать или вышивать.

За ужином они с маркизом обменивались любезностями — и только. Он предостерегающе хмурился, Евгения робела и не смела затрагивать тему их супружеских отношений.

Столь длительное нервное напряжение, бессонные ночи и отсутствие аппетита неизбежно привели к тому, что однажды утром девушка не нашла в себе сил подняться с кровати. Когда Бриджит вошла в спальню, чтобы сменить белье, она увидела, что хозяйка лежит, свернувшись, под стеганым покрывалом, а ее завтрак на подносе стоит нетронутым. Бриджит поставила корзину.

— Что с вами, миледи?

— Мне... нехорошо, — еле слышно ответила Евгения.

Бриджит наклонилась и ощупала ее лоб.

— Да вы вся горите. Что это может быть? Слишком рано для этих симптомов, миледи. Или уже? — хихикнула она.

Прекрасно понимая, на что намекает камеристка,

Евгения вспыхнула.

— Нет-нет. Это невозможно... совершенно невозможно... маркиз не был... не спал... в этой кровати. Ни единой ночи! — Ее голос оборвался. Прижав кулачок к губам, она уткнулась в подушку.

Бриджит широко распахнула глаза и присвистнула.

— А! Вот, значит, какие дела! Никогда бы не... — она какое-то время смотрела на Евгению, а потом, казалось, вдруг приняла какое-то решение. Она села на краешек кровати и провела рукой по влажному лбу Евгении.

— Ну-ну, — успокаивающе пробормотала она. — Все наладится. Вот увидите!

Евгения обессиленно закрыла глаза. Бриджит продолжала гладить ее по лбу, до тех пор пока дыхание хозяйки не выровнялось. Потом служанка поднялась и на цыпочках вышла из комнаты.

Около полудня Евгения внезапно проснулась, будто ее кто-то толкнул. Она вспомнила утро, разговор с Бриджит и почувствовала некоторое облегчение оттого, что теперь она уже не один на один со своей горькой правдой, даже если и поделилась ею всего лишь со своей служанкой.

Думая об этом, девушка села на кровати и дернула шнурок, который соединялся с колокольчиком в комнате камеристки. После того как Бриджит не появилась даже спустя десять минут, она позвонила снова.

Через некоторое время в дверь просунула голову горничная отеля.

— Вы вызывали Бриджит, миледи? Она пошла в деревню отправить письмо. Почему-то не захотела дожидаться, пока в отель придет почтальон.

Евгения нахмурилась. Кому это Бриджит может писать из отеля?

— Могу ли я вам чем-то помочь, миледи? ~ спросила горничная.

— Да, спасибо. Я хотела бы одеться.

Входя в обеденный зал отеля во время ленча, Евгения все еще размышляла, кому могла писать Бриджит. Маркиз повернулся и следил за ее приближением. На лице у него было такое решительное выражение, что Евгения тут же обо всем забыла.

— Я принял решение, мадам, — сообщил он после того, как официант отодвинул стул и помог Евгении сесть. Выдержав краткую паузу, маркиз продолжил. — Поскольку мы оба не получаем ожидаемого удовольствия от проживания у озера, я предлагаю завтра же вернуться в Бакбери.

— А... потом? — спросила Евгения.

Маркиз взял салфетку и встряхнул.

— А потом, мадам, мы и дальше будем продолжать этот фарс. Я, конечно, не стану препятствовать сколь угодно долгому пребыванию своей жены у матери в «Парагоне», когда та вернется из зарубежного вояжа. — Маркиз холодно посмотрел на Евгению. — А ты, вероятно, представляла, что я дам тебе свободу, Евгения? Ты этого хочешь?

Звук собственного имени из его уст заставил девушку вздрогнуть.

— Я... я не знаю, чего я хочу, милорд. Хотела бы понять... но не знаю. Правда, не знаю. И не знаю, чего... хотите вы.

— Я хочу, — ледяным тоном произнес маркиз, — получить то, что принадлежит мне по праву. Во всех смыслах.

Евгения не знала, что на это ответить. Она не понимала, обрадовало ее или расстроило известие о том, что двусмысленная ситуация, в которой они с мужем оказались, останется неизменной.

Глаза Бриджит сияли от радости, когда она узнала, что они возвращаются в Бакбери. Напевая, она принялась складывать вещи.

— Ну хоть ты счастлива, — заметила Евгения.

— О да, мисс. Мне здесь не нравится. Мне нравится в «Парагоне».

Евгения удивилась, что Бриджит назвала «Парагон», а не Лондон, где сейчас должен был находиться Грэгор. Возможно, Бриджит нашла себе кавалера среди молодых людей, работающих в поместье Бакбери, и этим можно объяснить то письмо, которое она отсылала вчера. Впрочем, сомнительно, что кто-либо из работников поместья умеет читать. И все же странно, что Бриджит сказала «Парагон», хотя отныне ее домом должен был стать Бакбери. Если только служанка не заподозрила, что по решению маркиза его жена должна будет как можно больше времени пребывать в обществе своей матери.

Они вернулись в Бакбери на следующий день. И жизнь потекла по тому же сценарию, что и в отеле. Маркиз был предельно вежлив с женой в присутствии слуг, но наедине становился чужим и отстраненным, ограничиваясь холодной учтивостью.

После ужина он провожал Евгению в комнату, которая раньше предназначалась невесте, на пороге желал ей спокойной ночи и возвращался в свою холостяцкую спальню.

В течение дня Бриджит не стремилась составить компанию Евгении. Она с готовностью исполняла свои обязанности, но в другое время при любой возможности куда-то исчезала. Евгения решила, что она встречается с любовником, которому писала из отеля у озера. Евгения не задавала служанке вопросов и не бранила за то, что камеристка не является к ней по первому зову. Она искренне желала служанке большего счастья в сердечных делах, чем выпало ей самой.

Не было ни слова сказано и о портрете, который писал Грэгор. Евгения видела, что он, завернутый

в холст, стоит на подставке в кабинете маркиза, но не осмеливалась попросить показать ей портрет, а маркиз не предлагал.

Постепенно Евгению начала тяготить такая жизнь. У нее даже не было возможности отвлечься на какие-либо светские мероприятия, поскольку маркиз не принимал приглашений на званые обеды у соседей.

Однако у себя он все же принимал посетителей. Самым частым гостем в Бакбери была леди Уоллинг. Вскоре она стала каждый день приезжать к чаю.

Евгения должна была присутствовать и исполнять обязанности хозяйки. Она наливала чай, предлагала сэндвичи, слабо улыбалась и вежливо выслушивала болтовню леди Уоллинг.

Как она ни старалась, но с каждым визитом леди Уоллинг раздражала ее все больше. Вскоре она стала подозревать, что леди Уоллинг в курсе их отношений с маркизом.

— Ходят слухи, что у вас нет никакой жены, милорд, — сказала она однажды за чашкой чая, невинно хлопая глазами. — Вы действительно прячете ее ото всех. В обществе подумают, что вы ее стыдитесь!

— Пусть думают, что им заблагорассудится, — пожал плечами маркиз. — Мы с женой не питаем интереса к светской жизни.

— Тогда мне особенно льстит, что вы принимаете меня в своем семейном кругу, милорд. Я этому очень рада, потому что уже привыкла наслаждаться вашим гостеприимством, выезжая на прогулки верхом.

Евгения не могла больше сдерживаться.

— Да вы, леди Уоллинг, кажется, привыкли считать нас настоящей чайной лавкой.

Маркиз вдруг замер в своем кресле, а леди Уоллинг заметно оскорбилась.

— Может, я и не самый желанный гость для вас, миледи, — прошипела она, — но в других домах меня принимают с удовольствием.

Евгения покраснела. Может, леди Уоллинг всего лишь имела в виду, что она действительно желанный гость в других домах округи. А может, давала понять Евгении, что ее посещения Бакбери желанны прежде всего для маркиза и не столь важно, что при этом думает его жена.