— Пап, случилось что-нибудь?

— С чего ты взял?

— Да ты какой-то сам не свой.

— Сегодня у нас праздник. Дела в сторону. Всё потом.

— Что "всё"? — насторожился Дмитрий. И в этот момент в дверь позвонили.

— Иди, Дмитрий Николаевич, открывай гостям, — как-то натянуто улыбнулся отец.

Вечер прошел шумно и суетливо. Компания сама собой разделилась на две половины. Взрослые вспоминали свою молодость, пели песни. Мужская часть подолгу курила на балконе. Молодежь, Дима и трое его закадычных друзей, посидев немного для приличия, ушли гулять. В дверях остановила мать:

— Дима, долго-то не ходите. Неудобно. Праздник в честь тебя.

— Да мы только немного пройдмся.

Вернулись, когда гости стали уже расходиться. Тетя Маша, уходя, уже в дверях, прижалась к Димкиному уху:

— Ну, слава Богу, отец твой образумился. Вернулся в семью. А то видать правду говорят: седина в голову — бес в ребро.

Сыто икнула и, дотянувшись, погладила замершего Димку по голове. С тем и вышла.

Выпить при родителях он постеснялся. Только первый тост пригубил. В этом отношении правила в их семье были строгими. Но тут, в голове зашумело как от вина. И странное материно письмо. И необычное поведение отца… Ну, мало ли. Может поругались, да помирились. Бывает. А в душе будто кошки заскребли.

Наконец все разошлись.

Отец, немного потоптавшись в праздничном костюме, спросил у матери:

— Пижаму мою старую не выбросила?

Мать молча подошла к плательному шкафу и подала отцу аккуратно сложенную, давно не ношеную пижаму.

— Ну, хватит с меня загадок.

Дмитрий усадил мать на диван. Напряженная тишина повисла в комнате.

— Поругались что-ли? — родители молчали, только из глаз матери беззвучно покатились слёзы.

— Ну, вы как дети малые. Уж кто там прав, кто виноват, столько лет вместе прожили, а туда же.

— Я виноват, — отец положил на стул так и не одетую пижаму.

— Мам, видишь? Ну?

— Димочка, папа ушел от нас. Это он тебя встретить. А так… — она уже не в силах была сдержать слез и размазывала их по щекам кухонным полотенцем.

— Как? Куда?

— Сын, так получилось. Я не бросаю твою мать. Я ей сколько раз говорил: помогать и содержать как прежде буду.

— И что, под старость лет, будешь бездомным жить?

— Почему же бездомным? У него теперь другой дом и семья другая. Какая старость?! Это я старуха. А он, он… У тебя сестренка есть.

— Батя, я не понял — ты бросил маму и ушел к какой-то б…

— Молчать! Как ты смеешь? Ты человека не знаешь!

— Не ори! Ишь, кино тут разыграл. Стыдно от людей. Вот и прячешься.

— Я не вор. Ни от кого не прячусь. А поступил честно, как мужик. Люблю я её. И она меня тоже. Сестра у тебя — Татьяна. А мать твою не обманывал, все честно сказал.

Дмитрий стоял у окна. В голове крутились образы смазливых девчонок, вот на одну из таких отец и променял мать.

— Уходи. Я тебя видеть не хочу. Он мать содержать обещал! Моя мать не содержанка. Понял? И без тебя не пропадем.

— Сынок, не надо. Нельзя так. Что бы ни случилось, а он твой отец.

— Если он останется, уйду я, — Дмитрий заметался по комнате.

— Зачем ты так, сынок? Сынок?

— Ну, как ты не понимаешь, мама, он нас бросил. Бросил! И мне в армию всё врал, вот и вся его честность!

— Сопляк! Ты мой сын! Как ты можешь со мной так говорить? Ты не имеешь права.

— Это ты теперь тут не имеешь права! — Дмитрий прямо поверх праздничной рубахи накинул свой солдатский китель и выскочил в коридор.

Николай Федорович почувствовал, как вдруг заныла мышца на груди, потом боль поползла под лопатку. Ноги ослабли и он, боясь упасть, схватился руками за угол шкафа, но предательский скользкий угол выползал из рук.

— Отдышусь. Сейчас, отдышусь…

— Дмитрий, помоги… Дима! Где ты?

— Ничего. Вернётся…

Скорая приехала на удивление быстро. И потому, как молоденькая фельдшерица сама бросилась звонить к соседям, чтобы помогли носилки спустить, было ясно — плохо, очень плохо.

— Сердечный приступ. Вот сейчас срочно в кардиологию. Вы не волнуйтесь. Вам сейчас волноваться нельзя.

Глава 36

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ…

В реанимационную палату Тамару не пустили.

— Вот немного оклемается. Переведут в кардиологию. Вы не волнуйтесь так, — немолодая санитарка с сочувствием посмотрела на заплаканное лицо Томы.

— Да и опять же, сами посудите — куда я вас с таким лицом пущу?

— А что с ним?

— Зареванная вы. А ему сейчас надо думать, что все не так уж и плохо. А на вас как глянет — одно расстройство.

— Я завтра утречком приду. Всё как следует будет.

— Моё дежурство в восемь кончается.

— Я в семь прибегу. К восьми мне дочь в садик вести.

— Ничего не обещаю. Слышь? Ничего.

Холодные компрессы и валерьянка сделали свое дело. Ещё не было семи, а Тамара уже стояла у служебного входа. Боясь кого обеспокоить, тихонько постучала кончиками пальцев. Немного подождала. Никого. Уж было собралась повторить, как дверь приоткрылась, вчерашняя знакомая, выглянув, критически осмотрела её:

— Я у врача ещё вчера разрешение спросила. Сказала, что две-три минуты, не более. Поняла? Чтоб там никаких "ещё побуду".

— Да, да…

И она вошла в залитое ярким дневным светом помещение. На больничную палату оно мало походило. Возле каждой кровати стояли какие-то приборы. Да и сами кровати стояли далеко друг от друга. Сама-то она только в роддоме лежала. Так там по две к ряду. Рядом с Николаем стояла небольшая ширма, почти не раздвинутая. К одной руке подключена капельница, к другой — какой-то прибор.

— Коль, меня только на две минуты пустили. Ты молчи. А то выгонят и пока в общую палату не переведут — не пустят. Врач сказал — самое страшное позади. Коля, я самое главное скажу — люблю тебя.

— Девчонкам купи фруктов, скажи — я передал.

— Всё, всё… Успеете наговориться, если сейчас поостережетесь, — санитарка легонько подталкивала её к выходу.

Она наклонилась и коснулась своими губами его губ.

— Я как-нибудь ещё проберусь. Или вечером, или рано утром.

— Ладно, — но она заметила, его глаза чуть улыбнулись!

Через неделю врач, ещё молодая, на удивление обстоятельная женщина, присев на краешек кровати, немного помолчав, сказала:

— Что ж, будем готовить Вас к переводу в общую палату, хотя для Вас, если хотите, есть распоряжение предоставить отдельную.

— Не хочу. Что ж я там буду один как бирюк. На миру и смерть красна.

— Ну, зачем же Вы так? Тем не менее, должна Вас предупредить, что обширный инфаркт миокарда бесследно не проходит. Думаю, Вы это и сами понимаете. На восстановление трудоспособности уйдет немало времени. И… интимные контакты пока придется исключить. Впрочем, до выписки Вам ещё далеко. Так что подробную инструкцию отложим на потом, — и она улыбнулась. Николай заметил ямочки на щеках, и внимательный добрый взгляд.

— Ну, слава богу, переведут. Значит и вправду самое страшное позади. Самое… самое… Так, старый хрен. Куда же тебя, старый хрен, теперь деть, — весь смысл произошедшей с ним перемены он только сейчас стал осознавать. Ну, зачем молодой и красивой женщине живой труп? Нянькой при себе Тамару сделать? Нет! Этого он не допустит. А что допустит? Так, ну ладно, сейчас он болен и немощен, но он столько лет трудился на благо своей семьи, да и жена уж не молодая. Множество разных мыслей, порой совсем непохожих, кружились в его голове. Вот ведь, одно мгновенье и уже ничего не надо. Николай чувствовал, что с ним происходит не только физическая перемена, что-то поменялось в душе. Но умирать он не собирается. А про смерть на миру — это он так, к слову пришлось.

Постепенно он всё больше склонялся к мысли, что надо вернуться к первой жене. Тамаре жизнь не губить и себе, кто знает, сколько ещё теплых и солнечных дней господь пошлёт. Тем более что жена приходила, правда, стараясь не встретиться с Тамарой.