— Андрюша, ты, внучок, не плачь. Я, вот знаешь, уж коли такое дело, что тебе расскажу, — она перевела дыхание, набираясь решимости.

— С чего ты взяла? Я вовсе и не плачу. Так. Видишь, делом занят, — и он, аккуратно отставив "лапу" в сторону, отвернулся к окну.

— Внучок, Иван-то Родкин не родной тебе отец. Так что и убиваться так не след, — она хотела ещё что-то добавить, но Андрей резко повернулся в её сторону:

— Врешь ты всё! Врёшь!!! Я сколь себя помню столько и папку. А ты, а ты… Эх! — он выскочил из комнаты, схватив на бегу куртку с вешалки. Уже в дверях обернулся:

— Помню, маленький я, а лампочка близко. Это батя меня на плечах держит, — и выскочил, хлопнув дверью.

Проклиная всё на свете и собственную дурость, Марфа кое-как дождалась возвращения с работы Анны.

Уже стало темнеть, а Андрей все не возвращался. Анна обошла всех друзей и соседей. Обежала все лавочки в округе и подворотни. Домой вернулась сама не своя.

— Мама, ну кто, кто тебя просил?

— Хотела как лучше. Уж больно он убивается, — оправдывалась Марфа.

— То одна беда была у парня. А теперь две. Спасибо тебе, — выговаривала Анна.

— Ну чего ж теперь? Казни меня старую.

— Не о нас с тобой речь. Лишь бы с Андрюшенькой всё нормально обошлось, — Анна не могла найти себе места. То возле кухонного окна вглядывается в уличную тьму, то подойдет к комнатному, прижмется лбом — не идет ли кто. Только подъездная дверь хлопнет, вся в слух превращается, может это Андрюша.

Так всю ночь и прометалась.

А утром с первым автобусом отправилась в Красноярск, к Устинье. Вдруг там.

В бараке ещё редкие окна светились. Зато дымок от печных труб уже понимался к небу.

Анна с замиранием сердца стукнула в дверь, прислушалась к шаркающим шагам, узнала, Устинья.

— Кто? Кого бог такую рань послал?

— Это я, мама, Анна.

Брякнул дверной крючок, и Анну обдало теплым домашним воздухом. Она перешагнула через порог. Из приоткрытой печной дверки блики падали на старый диван. На нём, укутавшись в одеяло и прижавшись к дерматиновой спинке, сидел Андрей.

— Андрюшенька, — только и смогла выговорить Анна.

— Ну что, Анна, малый-то тут невесть что говорит. Мол, отец не родный… — опережая её слова, заговорила Устинья.

— А я ему, ты в зеркало-то смотрелся. Родкин ты. И вся недолга. А уж какие толки люди толкуют, внимание не оборачивай.

Анна присела на край дивана. Обняла сына.

— Мам, прости. Сам не знаю, как так получилось. Только всё равно не понимаю, как баба Марфа могла? Зачем?

— Ну ить жаль тебя. Хотела тебе облегченье сделать, а вышло вон как, — пояснила Устинья.

День за днём, как листки перекидного календаря, промелькнули ещё три года, и Анна решила рассказать Андрею всю правду.

С трудом подбирая вроде уже давно подготовленные и обдуманные слова, она присела на табурет у кухонного стола и замолчала, не решаясь продолжить самой же начатый разговор. Молчание не было тягостным. Андрей, сидя рядом, чинил электроплитку. Возился с нехитрой работой, иногда поднимая на неё свои серые глаза.

— Мам, ты не думай ничего такого… Тогда ночью… Ну, у бабушки Устиньи… Мы с ней полночи проговорили… я папу помню и…люблю. Всё как было, ну когда он жив был…

— Сынок, я… я не хотела тебя обманывать. Понимаешь, так уж… — она замялась, подбирая слова.

— Ты мне самого лучшего в мире отца нашла. Ладно. Давай об этом больше не будем. А?