— Далеко ль отсель?

— А вот счас ящики погрузят и на Бумстрой. Тебе — то чего? — здоровяк улыбался весело и добродушно

— Туда же мне.

— Дык, чего. Счас вагон разгрузят. Помогай. Быстрей уедем.

— Семья при мне. Мальцов четверо и жена. Я заплачу. Подбрось.

— На стройку.

— Туды.

В это время к машине подбежал невысокий, кругленький человек и размахивая какими-то бумажками закричал: " Чего тут валандаешься, давай к подтоварнику на грузовую".

— Бу сделано.

Здоровяк шутливо козырнул и кивнул Тихону: "Садись. Твои-то где?"

— Надо быть в том вагоне, где твои ящики.

Тихон вспомнил, что в тот вагон, куда их пристроили за небольшую плату, были погружены ящики и, лишь небольшой кусочек пространства оставался пустым.

— Ну, садись, поехали. Как зовут-то?

— Тихон. Тихон Васильевич Родкин.

— А я — Иван. Иван Каляда, — и он протянул Тихону сильную, цепкую руку

Подъехали к вагону. Следом подошли четверо мужиков. Влезли в вагон, оглядели груз и велели Ивану, откинув задний борт, подъехать как можно ближе. Перебросили из вагона на машину доски, и выгрузка началась.

Всё это время Устинья стояла в стороне, остальное семейство располагалось рядом с ней. Тихон с удивлением увидел в легком утреннем тумане за спиной уставшей и измученной Устиньи, чуть отстранившись друг от друга, стояли две девушки — подростки. На темном фоне вагона четко проступал контур уже сформировавшихся линий Елены и еще детские очертания Анастасии. Обе русоволосы, голубоглазы и кудрявы, — "В меня", — подумал Тихон. Иван, сидя на корточках, что-то рассматривал на земле, а вездесущий Илюшка, крутился под ногами у мужиков и мешал разгрузке.

Наконец, всё было перегружено в машину и только в углу вагона на соломе оставались тюки приехавшего семейства.

Иван, легко перемахнув через борт полуторки, кивнул Тихону: "Подавай".

Устинья засуетилась помогать, но Тихон, глянув ей в лицо, легонько отстранил: "Садись в кабину, да малого забери", — кивнул на Илью. Тюки перебросали в кузов и уложили в свободном от ящиков углу. Тихон с дочерьми и Иваном устроились поверх. И только шебутной Илья никак не хотел лезть в кабину. Упирался и ревел так, что все невольно рассмеялись над его страхами.

— Щёж? Лёнка с Наськой пусть садятся в кабину, а мы с тобой, — кивнула на пацанов Устинья.

Илья в тот же момент оказался рядом с отцом и, вцепившись тонкими загорелыми ручонками в отцову штанину, примолк. Иван устроился между родителями и полуторка тронулась.

Солнце к этому времени поднялось, туман рассеялся, и Устинья могла рассмотреть деревянные и кирпичные дома, множество которых они проезжали, людей, спешащих по своим делам и одетых совсем не так, как у них в Покровском. Проехали магазин, на ступенях которого стояла баба, держа в руках сетку битком набитую продуктами. Баба щурилась на солнце и незлобно с кем-то переругивалась. Машина проехала. А Устинья всё думала: да ежели бы ей такую сетку, разве бы она стояла, опрометью бы домой бежала. Устинья успела разглядеть три казенных буханки хлеба.

Машина подъехала к огромной реке. У Устиньи захватило дух. Такая мощь плескалась и перекатывалась гребешками волн. Город и река находились в котловине, склоны которой покрывал лес. Дуновение ветерка приносило то дурманящий, напоенный травами, то незнакомый, тревожный и совсем не лесной запах.

Иван и Илья, крепко держась за отца не отрываясь, облизывая пересыхающие губы, хлопая слезящимися от встречного ветра глазами, смотрели по сторонам.

Устинье было страшно и радостно одновременно. Любовь к мужу горячей, непобедимой волной захлестнула её.

— Тиша…

Он открыл глаза, прижал ближе сидевшего между ними Ивана, протянул руку и обнял её за плечи.

Машина встала в очереди на понтонный мост. Все задремали в ожидании. Но вот что-то лязгнуло, и машина медленно поехала. Ехать было страшно. Устинья чувствовала, как сердце ёкает от страха, а в глазах Тихона искрились смешинки. Совсем как в молодости. Ох, не зря она пошла за него, не зря. Вона, где они теперь. И Тихон все знает и ничего-то не боится. Устинья гордилась своим мужем. Страх за будущее и детей отступил. Новые впечатления оттеснили куда-то мысли о матери, доме и Акулине.

Тем временем машина переехала мост и запетляла по незнакомым улицам. А когда остановилась, Устинья увидела, среди бескрайнего песчаного поля ровными линейками стояли новенькие бараки. Тот, возле которого они остановились, был ещё не закончен. На краю крыши сидели мужики и стучали топорами. Метрах в десяти от него расположился небольшой дощатый белёный известкой сарайчик, имеющий два раздельных входа. Устинья поняла — это по нужде. Людей-то здесь вона сколько живет, но вот зачем рядом новенький такой же белёный ящик с крышкой, Устинья узнала много позже.

Иван высунулся из кабины:

— Скидывай, Тихон, вещички. Тут ещё не заселённые комнаты есть. Пусть жёнка с детьми тут подождут, а я тебя до кадров доброшу, да под разгрузку.

Вещи сгрузили. Тихон пересел в кабину и машина, фыркнув, уехала.

Устинья сидела на тюках. Лёнка и Наська спрятались в тени постройки, присев на завалинку. Иван степенно ступая и осторожно выглядывая из-за косяка пошел исследовать коридор барака. И только непоседливый Илюшка уже успел обежать вокруг барака и с криком: "Маманя, тут наксвозь диря!", — зашлепал босыми ногами, обгоняя Ивана, в коридор барака.

Ждать пришлось долго. Девчонки прикорнули на узлах. Иван устроился в тени на завалинке и только Илюшка бежал с очередной новостью: "Мамань, там такая труба железная с ручкой, но не колодез, вода из неё холодная бежить и вкусная, страсть".

В руках Илюшка держал за крышку распечатанную консервную банку, полную холодной и, правда, очень вкусной водой.

Развязав мешок, Устинья достала два ведра и отправила девчонок по воду. Когда Тихон вернулся, семья, умытая и причесанная Устиньиной гребёнкой, сидела на завалинке.

— Наша двадцать третья — голос его звучал уверенно, а в глазах блестел тот же огонек, что и у Илюшки, когда он банку с водой принес.

Замка на двери не было. Но, с обратной стороны двери был прибит железный крючок. С этим крючком, без замка, семья Родкиных пережила в этом бараке много разных — счастливых и страшных дней.

Комнатка была маленькой. Но, измученные дорогой и неизвестностью, все были рады и счастливы, и очень гордились своим отцом. А он рано утром ушел на работу. Часов не у кого не было, но утром загудел гудок и Тихон, встав, умывшись и съев картошку сваренную вечером в мундирах, пошел работать. Устинья, провожая мужа, вышла на крыльцо.

— Боже, да тут никак три, а може и все пять, таких как наша, деревень! — столько народу шло и шло мимо неё.

— Куды же столь?

— На работу, тётка, не боись, обвыкнешь. — Незнакомый мужик, ответил на её невольный вопрос.

Весь день Устинья разбирала привезенный скарб. Ребятишки насобирали деревянных обломков от ящиков, каких-то палок и просто щепок — истопили печь, сварили картоху, накипятили воды.

Лёнка и Наська превратились в Елену и Надежду, почему Надежду? Та только плечами пожала.

— Ты же Анастасия по пачпорту.

— Мамань, ну тож в Рязани, а тут пусть так зовут. — определилась младшая.

— Школа — рядом. Учатся все. Так что с сентября Иван и Илюшка в школу. А мы в ремесленное — учиться какому-нибудь делу. Там одёжу дают бесплатно. Кормят. А потом и на работу направляют. Мы с Надькой уже записались, — Елена поставила на печь утюг, за деревянную ручку подняла его крышку и насыпала нагребённых из печи на совок углей. Достала своё единственное, сшитое Акулиной, платье и на одеяле, разостланном на полу, принялась его гладить.

Устинья днём выяснила, что воду из колонки берут бесплатно и сколько хочешь. Знай, таскай домой ведрами. А большой деревянный дом через дорогу — это магазин. Товару там прорва. Всё продают за деньги, и сколько хочешь. А люди ничего не хватают, так что и к вечеру нераспроданный хлеб остался.