— Гулял тут неподалеку. Нужно было кое с кем встретиться. А что?

— Я просто хотела уяснить для себя кое-что. Ну и как, встретился ты с кем хотел?

— Не совсем. Видел пару ребят, поздоровался с ними, но дальше Ист Оук не пошел. Мне стало скучно, и я вернулся домой.

— Дальше Ист Оук не пошел. Значит на Фейрвью ты не был.

Красивые глаза сына раскрылись еще шире, и он с упреком воскликнул:

— Мам, не думаешь же ты, что это я бил окна в том доме? — И, рассмеявшись нелепости такого предположения, продолжал: — Или что это я стрелял? — Понизив голос, он огляделся вокруг с заговорщическим видом. — Знаешь, я открою тебе секрет. Я международный террорист. Я не стану пачкать себе руки подобными мелочами.

— Я говорю серьезно, Том. Не пытайся отшутиться.

Он, видимо, чувствовал себя все более неспокойно, потому что встал в позу обиженного.

— Вовсе я не пытаюсь отшутиться.

— Не лги мне, Том. Ты был в той толпе на Фейрвью. Лу Фостер тебя видела. Они с мужем как раз проезжали мимо.

Том молчал. Бэд налил из кувшина еще один стакан чаю, но тоже ничего не сказал.

— Так как же? — настаивала Лаура.

— Ну, хорошо. Я ходил на Фейрвью, а не на Ист Оук. Довольна?

— Нет, потому что ты солгал.

— Я не ребенок. Я, что, должен отчитываться за каждый свой шаг?

— Ты знаешь, что дело не в этом. Разве я когда-нибудь требовала у тебя отчета? Ты всегда пользовался максимальной свободой, как, наверное, никакой другой мальчик. Но вчера вечером ты повел себя необычно. На Фейрвью произошло нечто из ряда вон выходящее. Что ты там делал? Я хочу знать это.

— Ну, хорошо. Я ходил на митинг в поддержку Джима Джонсона. Для тебя не секрет, что я поддерживаю Джонсона, кстати, и папа тоже.

— Тогда почему ты сразу не сказал, что идешь туда?

— Потому что ты ненавидишь Джонсона, — ответил Том на сей раз с оттенком пренебрежения.

Она вспыхнула.

— Я никого не «ненавижу». Да, я не одобряю его кандидатуру, но ты имеешь полное право голосовать так, как считаешь нужным. Нет, Том, ты ушел из дома потому, что не хотел, чтобы я, мы знали, с кем ты встречаешься. Ты был в машине с молодой девушкой и мужчиной постарше. Кто они? Почему надо делать из этого секрет?

— Оставь его в покое, Лаура, — вмешался Бэд. — Это становится похоже на допрос с пристрастием. И ты до смерти напугала Тимми.

Вернувшийся тем временем домой Тимми стоял в дверях, недоуменно глядя на них.

— Тимми — член нашей семьи и достаточно взрослый для того, чтобы знать, что в ней происходит. А у нас есть полное право знать, с кем проводит время наш сын.

— Нет, — сказал Бэд, вставая, — Том прав. Он не ребенок. Он не должен отвечать нам, как малыш из детского сада. Если он хочет встречаться с девушкой, то не должен объяснять нам, с кем проводит время, — и он посмотрел на Тома с выражением, которое Лаура тут же узнала — выражением соучастника.

— Нет? Что ж, посмотри на это и скажи, что ты думаешь. — Заведя руку за спину, она взяла со стола номер «Независимого голоса». — И ты пишешь для этой газеты, Том? Вот с кем ты водишь знакомство. Прочти это, Бэд.

Бэд прочитал колонку и вернул ей газету.

— Свобода слова, Лаура. С этим не поспоришь.

— Это отвратительный бред.

— Ты так считаешь.

— И ты тоже.

— Может быть, но дело не в том, что я считаю.

— И как такое могло случиться с нашим Томом? — жалобно спросила Лаура.

— Ничего с ним не случилось, — нетерпеливо возразил Бэд. — У него есть голова на плечах. Он умеет думать и имеет собственное мнение. У нас свободная страна.

— Да, надеюсь, она такой и останется. Неужели ты не видишь, к чему идет дело? Клан.

— Я не состою в клане, мать, — Том называл ее «мать», когда сердился или был исполнен сознания собственного превосходства. — Эта газета не поддерживает клан. Так же как и Джим Джонсон, о чем мы уже несколько раз говорили.

— Да, говорили, но меня это не убеждает. Корреспондент, присутствовавший на митинге вчера вечером, сообщает, что Андерсон поносил эту негритянскую семью, заявляя, что они не имели права въезжать в дом Блейров. Я слышала по радио.

— А выступление по радио самого Джонсона ты слышала? — спросил Бэд. — Он совершенно недвусмысленно осудил вчерашнее нападение.

— О, — вскричала Лаура, — это было ужасно. Несчастные, перепуганные люди. И твоя газета тоже несет ответственность за случившееся. Ты знаешь это, Том. Ты это знаешь.

— Ничего я не знаю, мать. Мы никогда не поощряли подобных вещей. И я лично их не поощряю, хотя могу понять, как такое происходит.

— Кое-кто говорил то же самое об истреблении людей в фашистской Германии.

Том нарочито громко вздохнул.

— Ты рассуждаешь, как евреи. Извини, но я должен тебе это сказать.

— Не извиняйся. Пусть я рассуждаю, как евреи, но точно так же рассуждают множество прихожан нашей церкви, в том числе и сам доктор Фостер.

«Он что-то знает, — подумала Лаура. — Возможно, и даже скорее всего, он не знал, что должно было произойти вчера вечером, но кое-что ему все-таки известно, всякие подспудные течения. Посмотри на него, он чувствует себя неловко — вертит пустой стакан и смотрит в сторону. Я говорила с ним строго, он к этому не привык. Он понимает, что на сей раз у нас с ним серьезные разногласия, и ему грустно, потому что он любит меня. Вот так же, наверное, происходил раскол в семьях во времена моего прадедушки из-за отношения к противостоянию Севера и Юга, так же становились чужими коллаборационисты и сторонники Сопротивления во Франции. Когда же это кончится?»

Она встала и легонько обняла сына за плечи.

— Можешь сказать мне одну вещь, Том? Что тебе было известно? Ответь мне. Пожалуйста, ответь мне.

— Я пошел туда, потом ушел. Это все, поверь. — Он тоже встал. — Я не хочу спорить с тобой, ма. Это ни к чему не приведет, позволь мне уйти.

— Хорошая идея, — согласился Бэд, бросив недовольный взгляд на Лауру. — Пойдемте, мальчики, разомнемся. Партию в теннис, а? Сыграем втроем, Тимми и я против Тома.

«Да, Бэд, ты глупый, здоровый кусок мяса», — подумала она, наблюдая, как они с Томом идут к выходу, а следом за ними вышагивает Тимми с собакой. Она была обижена, озадачена, измучена. Бэд не поймет, он не способен понять. Скоро придется сказать ему про Бетти Ли, но только не сейчас. Сейчас это привело бы лишь к очередному бессмысленному спору.

Пришло время обеда. За обедом Бэд и мальчики говорили о теннисе, о лучших теннисистах и чемпионатах, а Лаура молчала.

Позже она села за рояль, чтобы чем-то занять себя. Музыка была утешением. Звуки Дебюсси напоминали весенний ветерок, шелестящий в листве деревьев, журчание ручейка. Играя, она чувствовала, как напряжение постепенно отпускает ее.

Потом вошел Бэд.

— Может, ты прекратишь, Лаура? Эта музыка похожа на похоронный марш, она действует мне на нервы.

— Не знала, что у тебя есть нервы, — ответила она. — Ты же никогда не чувствовал музыку, разве не так? Ты притворяешься, когда при гостях просишь меня сыграть что-нибудь. Это показуха. Ни у кого больше жена не умеет играть так как я. Разве я не права?

Он сел рядом с ней на скамеечку у рояля.

— Ну, не будем ссориться. Давай попытаемся понять друг друга, как ты любишь говорить.

Его смиренный, просительный тон немного смягчил Лауру. Она была мягкой по натуре, пожалуй, даже излишне мягкой.

— Я бы с радостью, но ты совсем не хочешь мне помочь, — спокойно сказала она.

— Но и ты не очень-то помогаешь, Лаура. Ты поднимаешь шум по пустякам. Взять хотя бы эту газету. Нужно уметь идти на компромиссы, смотреть на вещи с разных сторон. Не вечно же он будет носиться с этими идеями, со многими из них я, кстати, согласен.

— Да, я знаю.

— Далеко не со всеми. Но я не собираюсь спорить с ним из-за его политических убеждений. Я занимаю нейтральную позицию. А он тем временем набирается опыта. Он искусный полемист, ты слышала его в старших классах, а в колледже он, уверен, еще развил это свое умение. Это подготовка к жизни. Общение с людьми, работа с людьми. Никогда не знаешь, что ждет тебя в будущем. Возможно, он сделает поворот на сто восемьдесят градусов, а нынешний опыт пригодится ему в бизнесе, кто знает?