— Как и Лаура, — сочувственно отозвалась Лилиан. — Но у нее остались мы.

— Вы — счастливица, — улыбнулся Лауре Бэд.

— Но у вас есть семья или только отец? — продолжала спрашивать Лилиан.

— Только отец. Сестра умерла, когда мне было три года.

Сесилия сочувственно сказала:

— Жизнь у вас была нелегкая.

— Вы правы, мадам. Но многим приходится хуже. Я крепок и здоров, получил хорошее образование и готов встретить жизнь лицом к лицу. — Он улыбнулся. — Я сумею зарабатывать деньги без хитростей и уловок, прямым и честным путем, по-американски. — Он поглядел на своих собеседниц и заметил: — Надеюсь, что я вас не шокировал своим заявлением.

— Напротив, — энергично запротестовала Лилиан. — Я не люблю ханжества и считаю, что всякий достойный человек должен гордиться своими способностями и умением достичь успеха в бизнесе. Без денег в этом мире не проживешь.

«Бедняжка тетя! — подумала Лаура. — Она уже видит в этом молодом человеке единственного преемника дела Пайге».

Они показали ему дом, и он с интересом выслушал его историю. Лилиан и Сесилия остановились перед фотографией в библиотеке.

— Это отец Лауры. Он погиб в Корее.

— Умер за Родину, — отозвался Бэд. — Достойная смерть. Вы, конечно, гордитесь им, Лаура.

Вечером Лилиан заметила:

— Да, этот свободный Бэд Райс — завидная добыча. Любая девушка хотела бы заполучить такого мужчину, Лаура.

Как это старомодно: «завидная добыча», «заполучить мужчину».

— Да уж какая-нибудь «заполучит»! — иронически возразила Лаура.

— А тебе-то он разве не нравится?

— Ну, если бы не нравился, я бы его сюда не пригласила, не так ли? Только…

— Что — только? — немедленно отреагировала Лилиан.

— Только ведь сразу человека не разглядишь, правда, тетя?

— Что ты имеешь в виду? Он относится к тебе с уважением.

В устах теток «с уважением» значило — без сексуальных поползновений.

— Да, он меня уважает, — подтвердила она, но вспомнила, что «сексуальное поползновение» однажды было, Лаура называла такие попытки «раунд бокса», но не повторялось.

— Я на это не пойду, — решительно сказала она, хотя вряд ли Бэд, как и любой другой мужчина, мог заподозрить, что в 1971 году можно нарваться на девятнадцатилетнюю девственницу. Но он не спрашивал — «почему?» — а кротко согласился:

— Хорошо Лаура. Я подожду, пока вы согласитесь выйти за меня замуж.

В середине августа приехал Френсис Элкот.

— Надо с ним повидаться, — сказала Сесилия. — Подумать только, четыре года прошло! Трудно поверить, правда, Лаура?

Да, она представляла, она помнила. Ей было стыдно вспоминать пятнадцатилетнюю девчонку, такую гордую своим повзрослением, кокетничающую своими наманикюренными ноготочками, ведущую глупый и наивный разговор, в то время как ее сердце, неистово бьющееся под бархатным платьем, готово было выскочить из груди навстречу ему.

— Мистер и миссис Элкот приглашают нас на вечер сегодня. По случаю приезда Френсиса. Будут только родственники и друзья.

— Я не пойду, — сказала Лаура, уставившись в свою тарелку.

— Почему? — изумились тетки.

— Я и родственников этих не знаю, да и самого Френсиса почти забыла! — сказала она совсем несвойственным ей раздраженным, даже капризным тоном.

— Это неудобно, Лаура. Он тебя с детства знает. И старый доктор Элкот никогда не забывает послать цветы к твоему дню рождения. Нет, Лаура, ты должна пойти.

Сесилия выглянула в окно и воскликнула.

— Смотрите, развесили японские фонарики! Как красиво! Ты повеселишься, Лаура, и сможешь обновить белое платье, а то лето уже на исходе.

Лаура не знала, как поступить: она почему-то очень боялась увидеть Френсиса, и в то же время хотела явиться ему в своем новом облике. Убедив себя, что ее страхи безосновательны, она сказала теткам, что пойдет. У себя в комнате она надела белое платье, жемчужные бусы, которые ей подарили на день рождения тетушки, и открытые красные туфельки. Посмотрев в зеркало, Лаура осталась довольна собой: она выглядела великолепно. Глаза блестели, шелковистые локоны касались плеч, платье нежно облегало грудь, а от пояса шелковая ткань падала легкими колеблющимися волнами. Лаура радостно улыбнулась от сознания своей привлекательности, непонятный страх растаял.

Они все трое прошли сквозь тот же, теперь еще расширившийся, просвет в ограде из кустарника, и Лаура услышала голоса, среди которых, как ей показалось, звучал голос Френсиса. Он действительно стоял посреди круга гостей, говорил и смеялся. Щеки Лауры запылали румянцем.

Увидев ее, он кинулся к ней с протянутыми руками, повторяя:

— Лаура! Лаура!

Все обернулись в ее сторону. Отвага и бодрость Лауры мигом испарились, и она неловко протянула ему руку.

— О нет! Пожимать руку, мне?! — И он прижал ее к себе в теплом, крепком объятии. Потом он повернул ее кругом, как будто призывая присутствующих полюбоваться девушкой:

— Эта девочка, извините, эта молодая женщина — мой друг с ее четырехлетнего возраста. Лаура, представляю вам моих кузин по линии Монмаутов, — вот Мари, Клер. Это мой дядя Дэйв, — познакомьтесь с Лаурой Пайге. А мисс Лилиан и мисс Сесилия с вами знакомы…

Все родственники были старые или взрослые, с детьми. Младшие дети бегали как кролики по лужайке; старшие скучали или уписывали мороженое за столиками.

— Возьмите тарелку, и посидим в сторонке, поболтаем, — предложил Френсис. — Я должен познакомиться с новой Лаурой; последняя, которую я знал, была подростком в бархатном платье, разыгрывающим взрослую.

— Вы помните?

— Конечно. Вы были очаровательны. Просто очаровательны. Потом я получал письма и думал:

— Теперь ей семнадцать, она уже сформировалась. Теперь — восемнадцать, она перестала расти.

— Вы рассматриваете меня как медик.

— Но это было так?

— Да, так.

— Ну, рассказывайте о себе. Вы получите степень в будущем году, а потом?

— Буду давать уроки игры на фортепьяно и совершенствоваться в музыке.

— Если не выйдете замуж и не начнете растить детей.

Лаура почувствовала, как кровь прихлынула к ее сердцу; она побледнела, потом снова залилась румянцем.

— Пока я это не планирую. — Закрыв эту тему, она спросила оживленно: — Ну, а вы? Покончили с Бостоном, Калифорнией, Индией и прочим?

— Да, окончательно. Осяду в Нью-Йорке, начну частную практику с компаньоном-врачом. Буду одновременно работать в больнице.

— Итак, с путешествиями покончено, — повторила она с натянутой улыбкой, ожидая… Чего же? Она сама не знала.

— Да уж пора мне осесть на одном месте, не правда ли?

— Да, конечно.

Легкий ветерок раскачивал над ними японский фонарик. На лицо Френсиса набегала легкая тень, в которой четко обрисовывались тонкие очертания его подбородка и приподнятых кверху уголков губ. Эти словно улыбающиеся линии его рта противоречили меланхолическому выражению его темных, осененных густыми ресницами глаз. Откачнувшийся фонарик осветил верхнюю половину его лица, и Лаура увидела, что он смотрит на нее задумчиво.

— Рядом с вами я чувствую себя стариком, — сказал он.

— Как это? В тридцать пять лет? Он покачал головой.

— Наверное, это потому, что я знал вас с раннего детства. Не так много лет, как много перемен. Я гляжу на вас и не верю, что вы были ребенком, которого я учил читать; девочкой, которая неумело играла со мной в теннис. А теперь…

— Ты монополизировал Лауру, — сказал подошедший к ним доктор Элкот, — а у меня к ней просьба. Поиграйте нам, дорогая, что за вечер без музыки?

Разговор прервался в самый волнующий момент, но Лаура бодро ответила:

— С удовольствием. А что сыграть?

— Может быть, джазовые мелодии?

— Постараюсь. Но я еще только учусь, и никто меня не приглашал с концертами в Новый Орлеан.

— Ну, вы скромничаете. А вот наш инструмент расстроен, к сожалению…

Музыка донеслась до лужайки, и некоторые гости, взрослые и подростки, зашли в комнату послушать, но скоро заскучали и вернулись в сад. В гостиной остался только Френсис; он стоял у пианино, глядя на Лауру. Он смотрел в ее лицо, а не на пальцы, бегающие по клавишам… она вдруг перестала играть.