— Как Дэнни, друга Ли? — спросил Тайни.

Мирабо молча кивнула, затем откашлялась и продолжила:

— Они были очень близки до обращения и какое-то время после, но затем отец встретил мою мать. Она являлась его половинкой, и они были поглощены друг другом, как обычно и случается у истинных спутников жизни. Мой дядя с отцом всё больше и больше отдалялись друг от друга, когда у моих родителей один за другим рождались три моих брата и я.

— Один за другим? — удивился он. — Я думал, вампирам можно обзаводиться потомством только раз в столетие.

— Ну да, я имею в виду, что мой старший брат появился сразу же в 1255 году, а ровно через сто лет родился мой второй брат. И так далее. Разница в возрасте у всех нас не превышает века. Я родилась в 1555 году, почти в день столетнего юбилея младшего брата.

— Ага, — пробормотал Тайни.

— В любом случае, они были счастливы. Как и мы все, за исключением дяди. Он ещё не нашёл свою половинку и ревновал моего отца, у которого были моя мать, дети, богатство и титул. Он хотел заполучить всё это… Включая мою мать. Полагаю, он думал, что события Варфоломеевской ночи помогут ему получить всё и сразу.

— Мне очень жаль, — мягко прервал её Тайни. — Маргарет упоминала Варфоломеевскую ночь, но я не уверен в том, что это была за ночь.

Мирабо нахмурилась, в очередной раз удивляясь, как может то, что всегда так много значило в её жизни, быть неизвестным большинству ныне живущих смертных. Та ночь стала трагическим поворотным моментом в её жизни, и было трудно принять тот факт, что для других она ничего не значила. Отогнав эти мысли, Мирабо объяснила:

— Варфоломеевская ночь — это, в основном, беспорядки. У этих событий была долгая предыстория, но последней каплей, из-за чего и начался пожар ярости, стало венчание католички Маргариты де Валуа, сестры короля Франции, с Генрихом Наваррским, протестантом. Население страны почти пополам делилось на католиков и гугенотов. Французских протестантов, — объяснила Мирабо, прежде чем Тайни смог спросить, что означало это слово. После чего продолжила: — За шесть дней после свадьбы было устроено несколько заговоров, чтобы раздуть религиозную рознь, и конечным результатом стало двадцать третье августа.

Ворота в город были закрыты, и фанатичные католики начали выслеживать и убивать на улицах протестантов. Были зарезаны тысячи людей, включая женщин и детей.

— И твоя семья находилась тогда в Париже? — нахмурившись, спросил Тайни.

— Нет. Они были католиками, а не протестантами, и погибли в конце сентября, а не в августе. Однако вплоть до октября того года подобные вспышки нападений происходили во всех городах и селениях Франции. Даже намёка на протестантизм было достаточно, чтобы отправить всю семью на смерть. Я не знаю, планировал ли мой дядя заранее то, что сделал, а Варфоломеевская ночь лишь послужила ему хорошим прикрытием, или эта резня побудила его к действиям, но он собирался обвинить нас в принадлежности к гугенотам, чтобы нашу семью заковали в цепи в сарае и сожгли заживо.

— Грязный ублюдок! — мрачно выругался Тайни. — Очевидно, его план провалился. — И когда Мирабо вопросительно посмотрела на него, он заметил: — Ты всё ещё жива.

— О, да. — Она нахмурилась и снова уставилась в окно, а потом неохотно призналась: — Но я жива лишь потому, что была непослушной семнадцатилетней девчонкой, которая тайком улизнула из замка, чтобы выпить вина в конюшнях с очень красивым помощником конюха по имени Фредрик.

Мирабо вовремя повернулась, чтобы увидеть мимолётную улыбку Тайни, и пожалела, что сама не в силах улыбаться, но даже спустя столько времени она не находила в этом ничего забавного.

— Мой дядя прибыл на ужин, после которого они с моим отцом и братьями отправились посмотреть на папину новую лошадь. Должно быть, люди моего дяди поджидали снаружи и застали их врасплох, зарезав на пороге конюшни. К этому моменту я успела улизнуть на свидание к Фредрику, и когда подошла к конюшне, там уже никого не было. Я решила, что они вернулись в замок. — Мирабо поджала губы и горько добавила: — А в замок вернулся только дядя, чтобы завладеть моей матерью.

На мгновение она закрыла глаза, а потом продолжила:

— Мы пили на чердаке; Фредрик пытался украсть у меня поцелуй, когда мой дядя втащил маму в конюшню, чтобы показать ей, что он сделал. Всё то время, что мы с Фредриком пили наверху, обезглавленные тела моего отца и братьев лежали в стойле под нами, прикрытые тонким слоем соломы. Дядя показал их ей и потребовал, чтобы она стала его половинкой.

— Погоди! — удивлённо произнёс Тайни. — Стать его половинкой? А как? Она же являлась спутницей твоего отца. И где вообще находились подручные твоего дяди?

— Должно быть, он отослал их прочь, намереваясь лично разобраться с моей матерью и со мной, — объяснила Мирабо, а затем скривилась: — Что же касается половинки, то мой дядя тоже не мог читать мысли матери и контролировать её сознание. Она могла быть спутницей любому из братьев, но выбрала моего отца.

— Умная леди, — прокомментировал Тайни.

Мирабо вздохнула.

— Возможно. Но я думаю, именно это в действительности и свело дядю с ума. Если бы она предпочла его, у него было бы всё, что имел мой отец.

— Понятно, — мрачно кивнул детектив. — Должно быть, ему было трудно вынести это. Мне очень жаль. Продолжай.

Мирабо снова вздохнула и попыталась унять ту боль, которая всегда поднималась в ней, стоило ей подумать о тех событиях. Она никому не рассказывала свою историю с того дня, как Люциан случайно встретил её в ту ночь, и она, рыдая, поделилась с ним своими злоключениями. Но Мирабо обнаружила, что в этот раз ей легче говорить, и задалась вопросом, в чём же причина такой перемены — в минувшем с тех пор времени или в том, что сейчас её слушателем был именно Тайни. Ей по-прежнему было больно, и слёзы стояли у неё в глазах, но это нисколько не походило на те муки утраты, которые она испытывала раньше.

Мирабо опустила глаза и увидела, что он накрыл её ладонь своей большой рукой. Она мимолётно удивилась, когда это Тайни успел это сделать, но потом прокашлялась и заговорила:

— Дядя сказал моей матери, что если она согласится стать его половинкой и подтвердит его историю о бродячей группе католиков, которые творят самосуд и убили моего отца и братьев, то он позволит мне жить.

— Ублюдок, — снова пробормотал Тайни.

К своему большому удивлению, Мирабо осознала, что почти улыбается в ответ на гневное высказывание и на поддержку, скрывающуюся за ним. Но всё её желание развеселиться пропало, стоило ей продолжить:

— Я думала, мама согласится. И мысленно молила её об этом, думая о том, что позже мы найдём способ сбежать и рассказать правду… Я действительно считала, что она так бы и поступила, если бы не заметила меня, выглядывающую из-за сеновала. Но затем она выпрямилась, и её лицо преисполнилось решимостью, когда она наотрез отказалась. Мой дядя был в ярости. «Не согласишься даже ради дочери?» — с недоверием прорычал он. Мама внезапно успокоилась и посмотрела прямо на меня, отчеканив: «Моя дочь в состоянии сама защитить себя. Ты не сможешь убить Мирабо. Она сильная и храбрая. Она сбежит от тебя и поведает о том, что ты натворил, людям, которые смогут тебя покарать».

— Она обращалась к тебе, — тихо проговорил Тайни.

— Да, — согласилась Мирабо.

— И как же поступил твой дядя? — подтолкнул её Тайни, когда она на несколько минут замолчала.

— Он заорал: «Я убью её прямо в постели, где она сейчас спит!» и приставил меч к её горлу, но мама просто ободряюще улыбнулась мне, глядя поверх его плеча, и сказала: «Ты можешь попытаться. Но я клянусь, тебе это не удастся. И как бы сильно я ни любила свою дочь, я ни секунды не стану даже притворяться твоей половинкой. Я никогда не позволю тебе прикоснуться ко мне или думать обо мне таким образом».

Мирабо замолчала, вспомнив этот момент, а Тайни сжал её руку и спросил хриплым шёпотом:

— И он убил её?

Она покачала головой и свободной рукой вытерла слезу, скатившуюся по щеке.