Поэтому словом «воля» я хочу обозначить здесь влечение или природное стремление, влекущее нас к неопределенному благу, ко благу вообще, а под словом «свобода» я понимают не что иное, как силу, какою обладает дух, чтобы обратить это стремление на предметы, нам нравящиеся, и сделать так, что наши природные наклонности будут определены каким-нибудь отдельным предметом, — наклонности, бывшие сначала смутными и неопределенными влечениями ко благу вообще, или всеобщему, т. е. к Богу, Который один есть общее благо, потому что Он один заключает в себе все блага.
Отсюда легко понять, что, хотя наши природные наклонности произвольны, они, однако, не свободны в смысле обладания тою свободою безразличия, о которой я говорю и которая заключает возможность хотеть и не хотеть, или же хотеть противоположное тому, к чему влекут нас природные наклонности. Ибо произвольно и свободно мы любим благо вообще, потому что любить можно только своею волею и потому что противоречиво, чтобы воля когда-либо могла быть принужденною, тем не менее мы не любим свободно в том смысле, в каком я указал, потому что не во власти нашей воли не желать быть счастливым.
1 См. Пояснения.
Но следует заметить, что дух, рассматриваемый как стремящийся к благу вообще, не может обратить своего стремления к частному благу, без того чтобы он, рассматриваемый как способность иметь идеи, не имел познания об этом частном благе. Я хочу сказать, согласно принятой манере говорить, что воля есть слепая сила, которая может быть обращена лишь на те предметы, которые рассудок представляет ей. Так что воля не может, не повелевая рассудку, представить ей какой-нибудь отдельный предмет, иначе определить свое влечение к благу и все свои природные наклонности.1 Следовательно, сила, посредством которой воля определяет свои наклонности, необходимо заключает в себе силу направлять рассудок на предметы, какие ей угодно.
Я поясню примером то, что только что сказал о воле и о свободе. Положим, некто представляет себе какую-нибудь почетную должность как благо, на которое он может надеяться, тотчас воля его хочет этого блага, т. е. стремление к неопределенному и общему благу, непрестанно сообщаемое духу, влечет его к этой почетной должности. Но так как эта должность не есть универсальное благо и так как она и не представляется ясно и отчетливо разуму, как универсальное благо (ибо никогда разум не видит ясно того, что не существует), то и влечение, которое мы имеем к универсальному благу, не будет вполне задержано этим отдельным благом. Дух обладает стремлением идти дальше, он отнюдь не любит необходимо и непреодолимо эту почетную должность, и он свободен по отношению к ней. Свобода же его состоит в том, что, не будучи вполне убежденным, что эта должность заключает в себе все благо, какое он может любить, он может задержать свое решение и свою любовь, и, следовательно, как мы это объясним в третьей книге, он может, в силу своей связи с Высшим Существом, заключающим в себе все благо, думать о других вещах и, следовательно, любить другие блага. Наконец, он может сравнить все блага, любить их, согласно порядку (и степени их), соразмерно тому, насколько они достойны любви, и сопоставить их всех с тем, что заключает их все в себе и на чем одном достойно сосредоточить всю нашу любовь, так как оно одно способно удовлетворить всю нашу способность любить.
В этом случае познание истины и любовь к благу совпадают. Мы любим познание истины как наслаждение благом в силу природного влечения, и это влечение так же, как и то, которое нас влечет к благу, непреодолимо, оно таково лишь в силу очевидности и совершенного и полного познания предмета, и мы так же свободны в ложных суждениях, как и в своих дурных привязанностях, что и покажем в следующей главе.
1 См. Пояснения.
I. Из того, что было сказано в предыдущей главе, можно вполне сделать тот вывод, что рассудок не судит никогда, потому что он только представляет, или что суждения и умозаключения, со стороны рассудка, суть не что иное, как чистые перцепции, что в действительности одна воля судит, утверждая и отвергая произвольно то, что представляет ей рассудок, и, таким образом, это она одна вводит нас в заблуждение. Но нужно объяснить это более подробно.
Итак, я говорю, что со стороны рассудка все различие между простым представлением, суждением и умозаключением сводится к тому, что в простом представлении рассудок созерцает простую вещь без всякого отношения ее к чему бы то ни было, в суждении рассудок представляет отношения между двумя или несколькими вещами, и, наконец, в умозаключении он представляет отношения, существующие между отношениями вещей. Так что все эти действия рассудка1 суть не что иное, как чистые перцепции.
Когда мы, например, представляем два раза 2 и 4, то это есть простое представление. Когда мы судим, что дважды 2 есть 4 или что дважды 2 не есть 5, тогда рассудок опять-таки лишь представляет отношение равенства между дважды 2-мя и 4-мя или отношение неравенства между дважды 2-мя и 5-ю. Итак, суждение, со стороны рассудка, есть лишь представление отношения, существующего между двумя или несколькими вещами. Но умозаключение есть представление отношения не между двумя или несколькими вещами, ибо это было бы суждение, но представление отношения, существующего между двумя или несколькими отношениями двух или нескольких вещей. Так, когда я заключаю, что, если 4 меньше 6, а дважды 2 равно 4 и, следовательно, меньше 6, я тогда не только представляю отношение неравенства между 2 и 2 и 6, ибо это было бы лишь суждение, но отношение неравенства между отношением дважды 2-мя и 4-мя и отношением 4-х к 6-и, что есть умозаключение. Итак, рассудок лишь представляет, и лишь воля одна судит и решает, останавливаясь произвольно на том, что представляет ей рассудок, как только что было сказано.
1 Я принужден говорить здесь обыкновенным языком. В своем месте будет выяснено, что эти действия рассудка суть не что иное, как модификации души, происшедшие под влиянием божественных идей, т. е. законов единения души с Высшим разумом и собственным телом.
II. Между тем, когда мы рассматриваем вещи вполне очевидные, нам кажется, что мы даем свое утверждение уже непроизвольно, так что мы склонны думать, будто о них судит никак не наша воля, а рассудок.
Чтобы понять свою ошибку, надо знать, что вещи, которые мы рассматриваем, представляются нам вполне очевидными только тогда, когда рассудок рассмотрел все стороны их и все отношения необходимые, чтобы судить о них, отсюда происходит, что воля, не имея возможности хотеть чего-либо, не зная этого предмета, не может уже действовать на рассудок, т. е. она не может более желать, чтобы он представил ей что-нибудь новое в ее предмете, потому что он рассмотрел уже в нем все стороны, имеющие отношение к вопросу, который подлежит решению. Воля, стало быть, принуждена положиться на то, что рассудок ей уже представил, и перестать действовать на него и побуждать его к новым бесполезным рассмот-рениям. Этот-то покой и есть, собственно, то, что называется суждением и умозаключением. Итак, этот покой или это суждение, не будучи свободным, когда вещи имеют наибольшую очевидность, кажется нам также и непроизвольным.
Но пока остается что-нибудь неизвестное в предмете, который мы рассматриваем, или если мы не вполне уверены, что мы раскрыли все, что было необходимо для решения вопроса, как это бывает почти всегда в вопросах трудных и заключающих несколько отношений, мы свободны не давать своего утверждения, и воля может еще повелеть рассудку обратиться на что-нибудь новое, вот почему мы склонны думать, что суждения наши об этих предметах произвольны.