VI. На это можно сделать только одно возражение, которое, однако, очень легко опровергнуть, именно: случается иногда, что люди, которые чрезвычайно любили известные кушанья, доходят, наконец, до отвращения к ним, или потому, что во время еды неожиданно для себя нашли в них какую-нибудь нечистоту, или потому, что заболели, покушав их не в меру, или, наконец, в силу других причин. Этим людям, скажут нам, не нравятся более те самые ощущения, которые им нравились прежде, ибо, ведь, они получают и теперь те же ощущения, когда едят эти кушанья, а между тем они им теперь неприятны.

Чтобы ответить на это возражение, следует обратить внимание на то, что когда эти лица пробуют кушанья, к которым они возымели такое отвращение, то они имеют два весьма различных ощущения в одно и то же время. Они имеют ощущение того кушанья, которое едят, — это предполагается в возражении, — и у них есть еще другое ощущение, ощущение отвращения, которое вызвано, например, тем, что они живо представляют себе ту нечистоту, которую видели в пище. Причина этого лежит в том, что раз в мозгу произошли одновременно два движения, то потом уже ни одно из них не может возникнуть, не вызвав другого, по крайней мере, до тех пор, пока после первого одновременного появления их в мозгу не прошел значительный промежуток времени. Следовательно, так как приятное ощущение не возникает никогда без этого другого неприятного ощущения, и так как мы рассматриваем как одну вещь вещи, которые совершаются одновременно, то мы воображаем, что ощущение, которое некогда было приятно, перестало быть таковым. Между тем, если бы оно оставалось все тем же, то оно необходимо должно быть всегда приятно. Стало быть, если мы воображаем, что оно перестало быть приятным, то это потому, что оно соединилось и слилось с другим ощущением, и это последнее причиняет отвращение, перевешивающее удовольствие, получаемое от первого.

Труднее доказать, что цвета и некоторые другие ощущения, которые я назвал слабыми и бледными, неодинаковы у всех людей, потому что все эти ощущения так мало затрагивают душу, что нельзя решить — как это возможно при вкусовых и других более сильных и ярких ощущениях, — которые из них приятнее другого, и нельзя, таким образом, распознавать разницу в ощущениях различных лиц по удовольствию или отвращению, связанными с ними. Тем не менее те же самые основания, при посредстве которых мы доказали, что прочие ощущения неодинаковы у различных лиц, заставляют нас признать также, что подобное свойство находит место и в цветовых ощущениях. В самом деле, нельзя сомневаться в том, что у различных лиц органы зрения весьма различно устроены, так же как органы слуха и вкуса, ибо нет никакого основания предполагать, чтобы устройство зрительного нерва у всех людей было совершенно одинаково: во всех делах природы существует бесконечное разнообразие, а особенно в вещах материальных. Итак, есть вероятность думать, что цвета одних и тех же предметов не кажутся всем людям одинаковыми.

Однако я думаю, что не бывает никогда или почти никогда, чтобы черное или белое казалось кому-нибудь другого цвета, чем нам, хотя бы оно и могло казаться ему не в одинаковой с нами степени белым или черным. Но, что касается средних цветов, как-то: красного, желтого и голубого, а особенно, тех, которые составлены из этих трех, — то я думаю, что очень немногие лица получают совершенно одинаковое ощущение от них. Ибо встречается иногда люди, которым известные тела кажутся, например, желтого цвета, когда они смотрят на них одним глазом, и зеленого или голубого цвета, когда они смотрят другим. Между тем, если предположить, что эти люди родились кривыми или что их глаза устроены таким образом, что им кажется голубым то, что обычно называется зеленым, то они думали бы, что видят предметы, окрашенными в те же цвета, какие мы видим, потому что они всегда слышали бы слово «зеленый» в приложении к тому, что им кажется голубым.

Можно было бы доказать, что одни и те же предметы не кажутся всем людям одного цвета, также и основываясь на том, что, по наблюдениям некоторых, одни и те же цвета не нравятся одинаково всем людям, тогда как, если бы ощущения, получаемые от этих предметов, были одинаковы, то они в одинаковой степени нравились бы всем людям. Но так как против этого доказательства можно сделать очень веские возражения, опирающиеся на мой ответ на предыдущее возражение, то мы не считаем его настолько основательным, чтобы приводить его здесь.

В самом деле, довольно редко один цвет нравится гораздо больше другого, подобно тому как одно вкусовое ощущение нравится гораздо больше другого. Причина лежит в том, что цветовые ощущения не даны нам для того, чтобы решать, пригодны или нет данные тела нам в пищу. Указателями этого последнего служат удовольствие и страдание, которые являются характерными признаками добра и зла. Предметы же, рассматриваемые только со стороны их цвета, не будут ни хороши, ни вредны для еды. Если бы предметы казались нам приятными или неприятными постольку, поскольку они были бы окрашены в тот или другой цвет, то созерцание их всегда сопровождалось бы движением жизненных духов, которое, с своей стороны, возбуждает и вызывает страсти, потому что нельзя действовать на душу, не волнуя ее.

Следовательно, мы могли бы часто получать отвращение к полезным и приобретать склонность к вредным для нас вещам, поэтому не могли бы долго поддерживать своего существования. Наконец, цветовые ощущения даны нам лишь для того, чтобы отличать тела одни от других, и этой цели они достигают независимо от того, будет ли нам трава, например, казаться зеленою или красною, лишь бы тот, кому она кажется зеленою или красною, всегда видел ее, окрашенною в один и тот же цвет.

Но довольно говорить об этих ощущениях, поговорим теперь о непроизвольных суждениях и о сопровождающих их произвольных суждениях. Это тот четвертый акт, смешиваемый нами с теми тремя, о которых мы только что говорили.

I. Мы прекрасно предвидим заранее, что только очень немногих не поразит то общее положение, которое мы утверждаем, именно: у нас нет ни одного ощущения от внешних предметов, которое не заключало бы в себе одного или нескольких ложных суждений. Мы хорошо знаем, что большинство не допускает даже, чтобы какое-либо суждение, истинное или ложное, имело место в наших ощущениях. Поэтому, удивленные новизною этого положения, эти люди, без сомнения, скажут сами себе: «Разве это возможно? я ведь не сужу, что эта стена бела, а прекрасно вижу, что она такова, я не сужу, что боль в моей руке, я ее несомненно там ощущаю, и кто же, если только он не чувствует предметы иным образом, чем я, может сомневаться в столь достоверных вещах?» Наконец, в силу привязанности к предрассудкам детства, они пойдут еще дальше и, если не перейдут к презрению и брани по отношению к тем, кто, как они думают, держится противоположного взгляда, то, без сомнения, их можно назвать людьми терпимыми.

Но зачем нам предсказывать неуспех своим воззрениям? Лучше постараться подтвердить их такими вескими доказательствами и изложить их с такою очевидностью, чтобы никто не мог сознательно напасть на них или не согласиться с ними после серьезного их исследования. Мы должны доказать, что между нашими ощущениями от внешних предметов нет ни одного, которое не содержало бы в себе какого-нибудь ложного суждения. Приступим теперь к доказательству.

Как мне кажется, не подлежит спору, что наши души — даже если допустить, что они протяженны — не наполняют таких же обширных пространств, как пространства, находящиеся между нами и неподвижными звездами, также безрассудно думать, что, когда наши души видят звезды на небе, они сами находятся на небе. Невероятно, чтобы они отдалялись на тысячу шагов от своего тела, когда они видят дома, находящиеся на этом расстоянии. Итак, наша душа не выходит из тела, в котором находится, и тем не менее видит звезды там, где их нет, отсюда следует, что она видит дома и предметы вне себя. А так как звезды, которые непосредственно связаны с душою и каковые только может видеть душа, не находятся на небе, то отсюда следует, что все люди, видящие звезды на небе и затем произвольно решающие, что звезды там находятся, совершают два ложных суждения, одно из этих суждений непроизвольное, другое — произвольное. Первое будет суждением чувств, или сложным ощущением, которое возникает в нас, независимо от нас и даже вопреки нам, и ему не должно следовать в своих суждениях, другое свободное суждение воли, от которого можно удержаться и которого, следовательно, не должно делать, если мы хотим избежать заблуждения.