Ничего нет удивительного, что дети английского короля Иакова не имели того же недостатка, как их отец. Во-первых, потому что этого рода отпечатки не запечатлеваются никогда так глубоко во всем теле, как естественные. Во-вторых, потому что этому помешала их мать, благодаря своему здоровому в данном отношении строению, так как она не обладала тем же недостатком, что и отец. Наконец, потому что мать влияет на мозг ребенка неизмеримо сильнее, чем отец, что ясно из всего сказанного.

Но должно заметить, что все доводы, доказывающие, что дети короля английского Иакова не должны были разделять недостатка своего отца, отнюдь не могут поколебать объяснения первородного греха или той господствующей над нами склонности к чувственным вещам и того великого удаления от Бога, какие мы наследуем от родителей, потому что отпечатки, которые запечатлели чувственные предметы в мозгу первых людей, были очень глубоки, сопровождались и укреплялись сильными страстями, укреплялись постоянным пользованием чувственными вещами, необходимыми для поддержания жизни, не только в Адаме и Еве, но даже — что следует хорошенько заметить — в самых праведных людях, во всех мужчи-"ах и во всех женщинах, от которых мы происходим, поэтому ничто не могло остановить этого извращения природы. Следовательно, эти впечатления наших прародителей не только не должны были изгладиться мало-помалу, напротив, они должны были усиливаться с каждым днем, и если бы не благодать Иисуса Христа, непрестанно противостоящая этой порче, то слова одного языческого поэта были бы безусловно верны: Aetas parentum pejor avis tulit\ Nos nequiores, mox daturos Progenitem vitiosiorem.1 Ибо должно принять во внимание, что отпечатки, возбуждающие в самых святых матерях чувства благочестия, не сообщаются детям, которых они имеют во чреве, а, напротив, впечатления, вызывающие идеи чувственных вещей и сопровождаемые страстями, не замедлят передать детям влечение и любовь к вещам чувственным. Например, мать, в которой пробуждается любовь к Богу, сопровождаемая впечатлением от образа преподобного старца, потому что эта мать связывает идею о Боге с данным впечатлением от образа, старца, что, как мы видели в главе о связи идей, легко может, произойти, хотя нет никакого отношения между Богом и образом старца, эта мать, говорю я, под влиянием движения жизненных духов, сопровождающих вышеуказанное впечатление, может в мозгу, своего ребенка вызвать лишь образ старца и расположение к,старцам, что совсем не есть любовь к Богу, находившая место в матери, ибо в мозгу нет впечатлений, которые могли бы сами по, себе вызвать иные идеи, помимо идей чувственных вещей, потому, что тело создано не для того, чтобы поучать разум, и если оно, воздействует на душу, то лишь ради себя самого. Поэтому мать, раз мозг ее полон впечатлений, которые по природе своей имеют отношение к чувственным вещам и которые она не может уничтожить по той причине, что вожделение пребывает в ней и тело ее не повинуется ей, неизбежно сообщает их своему ребенку, рождает его грешным, хотя бы сама была праведна. Эта мать — праведна, потому что она действительно любит или любила Бога сознательно, и вожделение не делает ее преступной, хотя бы она следовала побуждениям его во сне. Но ребенок, которого рождает она, не любит Бога любовью сознательною, и сердце его не обращено к Богу, очевидно, он находится во власти греха и нет в нем ничего, что не заслуживало бы гнева Божия, Однако когда ребенок возрождается крещением и становится праведным или посредством расположения сердца, подобного тому, какое испытывают праведники во время ночных видений, или, быть может, посредством свободного акта любви к Богу, чего ему

^{1 Отцы, которых стыд и сравнивать с дедами, Родили нас, негоднейших, а нас Еще пустейшими помянет мир сынами. Гораций, кн. III, ода 6, перевод Фета.}

удается достигнуть на несколько мгновений, отрешившись от власти тела силою таинства (ибо раз Бог создал людей для того, чтобы они любили Его, то нельзя постичь, как они действительно могут сделаться праведными, если они не любят или не любили Его, или если, по крайней мере, сердце их не было настроено так, как при действительной любви к Нему), — тогда, если ребенок и повинуется вожделению в продолжение своего детства, его вожделение не есть более грех: оно не делает его виновным и заслуживающим кары, не мешает ему быть праведным и угодным Богу, по тому же самому основанию, по которому мы не утрачиваем благодати, следуя во сне побуждениям вожделения, ведь у детей мозг так мягок, дети получают такие живые и сильные впечатления от самых простых предметов, что они не обладают достаточною свободою духа, чтобы противостоять им. Однако я слишком долго останавливаюсь на вещах, не относящихся прямо к моему предмету. Достаточно, если из всего сказанного мною в этой главе я могу сделать тот вывод, что ложные впечатления, которые матери запечатлевают в мозгу своих детей, извращают их разум и воображение, поэтому-то большинство людей склонно представлять вещи такими, какими они не бывают, придавая какой-нибудь ложный оттенок или какую-нибудь неправильную черту идеям вещей, созерцаемым ими. Если же читатель захочет лучше уяснить себе, что думаю я о первородном грехе и как он, по моему мнению, передается детям, то может прочесть об этом в объяснении, соответствующем этой главе.

В предыдущей главе мы рассматривали мозг ребенка, находящегося в утробе матери, рассмотрим теперь, что происходит с ребенком, как только появится он на свет. В то самое время, когда он оставляет тьму и видит впервые свет, его охватывает холод наружного воздуха, самые нежные прикосновения женщины, принимающей его, причиняют боль его нежным членам, все внешние предметы поражают его, все вызывают в нем страх, потому что они ему еще незнакомы и потому что в самом себе он не чувствует силы ни защититься, ни убежать. Слезы и крики его служат верными признаками его страданий и страхов: это на деле — мольбы природы за него к присутствующим о том, чтобы они охранили его от зол, которые он терпит и которых страшится.

Чтобы понять, какое замешательство испытывает его разум в этом состоянии, нужно принять во внимание, что мозговые фибры его очень слабы и нежны, следовательно, все внешние предметы производят на них очень глубокое впечатление, и если уж иногда пустяки способны повредить слабое воображение, то, конечно, множество поразительных для ребенка предметов не замедлят повредить и расстроить его воображение.

Чтобы еще живее представить себе волнения и страдания, испытываемые ребенком при его появлении на свет, и те повреждения, какие терпит его воображение, представим себе, как изумились бы люди, если бы они увидали перед собой великанов в пять или шесть раз выше себя, которые приближались бы к ним, ничем не обнаруживая своих намерений, как они изумились бы, если бы увидали животных нового вида, не имеющих никакого сходства с виденными ими раньше, или если бы крылатая лошадь или какая-нибудь иная химера наших поэтов внезапно спустилась с облаков на землю. Какие глубокие следы оставили бы эти чудеса в их мозгу и сколько умов помешалось бы, только раз увидев их!

Беспрестанно какое-нибудь неожиданное и ужасное происшествие лишает разума людей уже взрослых, мозг которых не очень восприимчив к новым впечатлениям, — людей, обладающих опытностью, могущих защитить себя или, по крайней мере, принять какое-нибудь решение. Ребенок, появляясь на свет, страдает от всех предметов, которые действуют на его чувства и к которым он не привык еще. Все животные, которых он видит, для него животные нового вида, потому что он ничего еще не видал, у него нет ни силы, ни опытности, мозговые фибры его очень нежны и гибки. Как же могло бы его воображение остаться неповрежденным при таком множестве разнородных предметов?