Эллери заколебалась. Лоренцо стоял тут, расслабившись, И ждал. Легкая улыбка играла на его потрясающих губах, и она вдруг не нашла больше отговорок. Она даже не хотела их искать. Ей вдруг захотелось доставить себе хотя бы час удовольствия.

Она медленно выдохнула:

— Хорошо. Только нам придется надеть резиновые сапоги. — Она многозначительно взглянула на его кожаные мокасины. — Ночью шел дождь, и теперь довольно грязно.

— Боюсь, — пробормотал Лоренцо, — что я не захватил с собой никаких сапог…

— К счастью, мы держим их для гостей, — ответила она.

— Мы?

— То есть я, — поправилась Эллери, вспыхнув. — Эти сапоги лежат еще со времен моего детства… Когда у нас гостили люди. — У нее неожиданно сжалось горло. Она старалась не думать о тех временах, когда была маленькой, а Мэддок-Манор был наполнен людьми и смехом, комнаты сияли, и в них пахло свежими цветами и воском, и все было пропитано счастьем…

«Кажущимся счастьем», — мысленно поправила она себя и отправилась в кладовку, чтобы подобрать пару сапог для Лоренцо.

Лоренцо вышел вслед за Эллери из кухни прямо в примыкающий к дому парк. Он обратил внимание на жалкие огородные грядки, на грязные заплаты травы: «Интересно, пастернак для вчерашнего супа был отсюда?» Он представил, как Эллери сама занимается огородом, как это трудно делать одной, и его сердце неожиданно сжалось.

Это было совершенно несвойственно Лоренцо. Он слишком долго работал, стараясь выбраться из трущоб, чтобы чувствовать жалость к какой-то английской аристократке, переживавшей трудные времена, к которым, без сомнения, привел экстравагантный стиль жизни ее семьи.

Однако, наблюдая за тем, как Эллери вышагивала впереди него в сапогах на стройных ногах и с напряженной прямой спиной, он понял, что действительно испытывает к ней сострадание. Лоренцо подумал с приятным изумлением, что этой женщине присуща некая трогательная гордость. Похоже, она любила эту свою развалину.

Ему захотелось высвободить ее платиновые волосы из сиротливого пучочка, пробежаться пальцами по ее сливочной коже и проверить, так ли нежна она, как ему казалось. Хотелось, чтобы презрение на ее лице смягчилось выражением страстного желания. И так оно и будет. Он всегда получал то, что хотел.

— Вы сажали овощи этим летом? — поинтересовался Лоренцо, слегка пнув ногой ряд засохшей стручковой фасоли.

Эллери обернулась, глубоко засунув руки в карманы непромокаемой куртки.

— Да… небольшой огородик. — Ей удалось вырастить только немного картофеля и пастернака — овощей, которые не требовали особого ухода. Впрочем, Эллери довольно быстро поняла, что агроном из нее никудышный. — Трудно справляться одной, — натянуто пояснила она. — Но когда-нибудь… — Она замолчала.

С каждым днем своего пребывания в поместье Эллери все более убеждалась в том, какими бесплодными были на самом деле ее планы. Она никогда не сможет одна продвинуться вперед, никогда у нее не будет достаточно денег, чтобы сделать необходимый ремонт, не говоря уж об обновлении, никогда не сможет добиться от Мэддок-Манора былого блеска.

Она повела Лоренцо к конюшням.

— Так что это за деловое предложение? — бросила она через плечо.

— Позвольте мне посмотреть ваши конюшни, — спокойно ответил Лоренцо, и Эллери подавила вздох.

— Прекрасное здание, — пробормотал Лоренцо, когда Эллери ввела его в полутемное пыльное помещение конюшни, в которой когда-то размещалась дюжина рабочих лошадей.

— Было когда-то, — согласилась она, а Лоренцо только улыбнулся.

— Ваш дом далеко не первый из аристократических поместий, пришедших в ветхое состояние. Вам никогда не приходило в голову превратить это место в парк или музей?

— Нет. — Она не хотела, чтобы поместье перестало быть только ее домом, домом ее матери. — Сдавать комнаты на праздничные дни — это первый шаг. Но я просто не переживу, если кто-то установит в этом парке какие-то аттракционы или что-то еще.

Лоренцо повернулся к ней. Его глаза удивленно блеснули во мраке конюшни.

— Разумеется, вы не сделаете ничего такого радикального.

Эллери пожала плечами:

— Я не располагаю средствами, чтобы собственными силами возродить имение к жизни. Так что единственный выход — передать все в руки предпринимателей.

— У вас уже есть какие-то предложения?

Эллери вздохнула. К ее досаде, никаких предложений не было. Помещичьих домов, похоже, было в избытке, а ее поместье находилось в таком запущенном состоянии, что это отпугивало предпринимателей. Во всяком случае, ее пороги они не обивали.

— Нет. Мы находимся в глубинке…

Лоренцо медленно кивнул:

— Честно говоря, я удивлен тому, что Амелия вообще наткнулась на это место.

Эллери, не сдержавшись, ощетинилась:

— У меня же есть сайт в Интернете…

— О! — Лоренцо заглянул под брезент. — Если не ошибаюсь, тут машина, да притом отличная!

Сердце Эллери, на секунду замерев, сильно забилось.

— «Роллс-ройс», — подтвердила она, когда Лоренцо отодвинул брезент в сторону.

Они молча рассматривали винтажный автомобиль, серебристая поверхность которого сверкала даже в полутьме. Эллери пожалела, что не отвела Лоренцо в другую конюшню. Она просто забыла, что автомобиль стоял здесь. Честно говоря, она вообще совершенно забыла об этой машине, а сейчас воспоминания нахлынули на нее снова, и она протянула руку, чтобы на миг прикоснуться к блестящему металлу.

— «Серебряная заря», — пробормотал Лоренцо. Он провел рукой по капоту. — Сороковые годы прошлого века. И в удивительно хорошем состоянии.

— Это был автомобиль моего отца, — тихо сказала Эллери.

— Он умер?

Она кивнула:

— Пять лет назад.

— Сочувствую. Вы, должно быть, были совсем юной.

— Мне было девятнадцать. — Она слегка пожала плечами. Ей не хотелось говорить об этом, особенно с Лоренцо, совершенно незнакомым человеком.

— Вы могли бы продать этот «роллс», — прокомментировал Лоренцо, снова накрыв автомобиль брезентом.

Эллери неожиданно остро ощутила боль потери. Она ездила в этом автомобиле ребенком, высовывала голову из окна и радостно смеялась, когда ее отец вел машину по узким проселочным дорогам и махал рукой всем, кто им встречался.

А еще она стояла на ступеньках крыльца и смотрела, как «роллс-ройс» исчезает вдали, когда ее отец уезжал по своим якобы делам. Она никогда не знала, когда он вернется.

— Возможно, я не захочу продавать его, — сказала она потеплевшим голосом.

Лоренцо невозмутимо взглянул на нее:

— Он должен стоить по меньшей мере тысяч сорок фунтов.

Сорок тысяч фунтов! Эллери даже не представляла, что эта машина может стоить так много. Теперь она чувствовала себя глупо, хотя и была уверена, что никогда ее не продаст. Повернувшись, она направилась к выходу из конюшни.

— Некоторые вещи не предназначены для продажи, — спокойно сказала она шедшему за ней Лоренцо и закрыла большую деревянную дверь на засов.

— Сорок тысяч фунтов могли бы очень многое изменить в таком месте, как это, — мягко заметил Лоренцо. — Для начала вы могли бы гораздо чаще стричь газоны.

Эллери круто повернулась к нему, неожиданно придя в ярость:

— А вам-то какое дело? Вы находитесь здесь меньше суток и уже считаете мой дом развалюхой. Кстати, — добавила она с горечью, — я не помню, чтобы просила у вас какого-то совета. — Она круто повернулась. Взметнув сапогами фонтан грязных брызг из большой лужи и, как она с удовлетворением отметила, забрызгав джинсы Лоренцо, Эллери бросилась обратно к дому, ни разу не оглянувшись на своего гостя.

Вернувшись в дом, Эллери сполоснула сапоги и поставила их снаружи, на каменную ступеньку. Злость все еще бушевала в ней. Она злилась на себя за то, что злилась на Лоренцо. Он не стоил той эмоциональной энергии, которую она на него потратила.

Было уже позднее утро, а она все еще не помыла грязную посуду и не перестелила кровати. И не сделала ничего из полудюжины дел, которые требовали ее повседневного внимания.