Он вызвал лифт и поехал на четвертый этаж, где находилась палата Бекки. Было уже почти два часа. Сегодня он просидел в очереди дольше, чем обычно, и Ребекка, наверное, уже с нетерпением ждала его. Правда, она еще неделю назад сказала Штефану, что нет необходимости навещать ее каждый день и проводить у ее кровати почти пять часов. Она знала, что он ненавидит больницы и еще больше ненавидит навещать больных. Но Ребекка знала и то, что он все равно будет приходить к ней каждый день, даже если она пробудет в больнице еще многие месяцы и у них иссякнут темы для разговора, а вместе с ними — и терпение. Ребекка пострадала гораздо больше, чем Штефан. У нее были три очень болезненные раны от укусов — на плече, животе и бедре, и ей повезло гораздо меньше, чем ему. Одна из ее ран воспалилась, и Ребекка теперь больше страдала от побочного действия кортизона и других средств, которыми ее пичкали врачи, чем от самой раны.

Пока он находил в себе силы не поддаваться унынию, но было очевидно, что Ребекке придется провести в больнице еще как минимум две или три недели, а то и дольше.

Когда он вошел в палату, там никого не оказалось. Постель Ребекки была разобранной и помятой, но ее кресла-каталки в палате не было. Через раскрытую дверь ванной было видно, что и там никого нет. Штефан несколько секунд постоял в палате, чувствуя растерянность и беспомощность, а затем, испытывая все нарастающее беспокойство, направился в помещение для дежурных медсестер.

Возможно, исключительно ради соблюдения законов детективного жанра, там тоже никого не оказалось, и Штефану пришлось прождать целых пять минут, прежде чем появилась одна из медсестер.

— Где моя жена? — спросил Штефан, даже не поздоровавшись.

Его голос и, наверное, выражение лица были намного испуганнее и озабоченнее, чем он себе это представлял, а потому медсестра поспешно изобразила на лице ободряющую улыбку и, делая успокаивающие жесты руками, ответила:

— Не переживайте. С ней все в порядке. Она сейчас в детском отделении.

— В детском отделении?

— Мы и сами не очень-то этому рады, — заверила медсестра, — да и главврач рассердится, если узнает. Однако мы просто не смогли ее удержать.

— Что-то случилось с… девочкой? — спросил Штефан.

Медсестра пожала плечами:

— Не знаю. Полчаса назад пришел ваш шурин, и через несколько минут…

— Мой шурин? — Штефан сердито нахмурил лоб.

Голос Штефана прозвучал резче, чем он хотел, и это испугало даже его самого. Он не имел ничего против Роберта — скорее, наоборот. Его отношения с братом Ребекки были в общем очень хорошими, и они придерживались одного и того же мнения по многим вопросам. По многим, но не по всем. Кое в чем у них имелись разногласия, а иногда даже большие разногласия — например, относительно всего, что касалось Ребекки и привезенной из Волчьего Сердца девочки.

Штефан поблагодарил медсестру, вышел из отделения и спустился на лифте на первый этаж. Детское отделение находилось на другом конце больничного комплекса. Хотя он шел так быстро, как только мог, ему понадобилось минут пять, чтобы добраться до нужного ему ничем не примечательного бетонного здания. У Роберта и Беки, передвигающейся на кресле-каталке, этот путь занял, по всей видимости, в три раза больше времени, и Штефан, зная состояние Ребекки, мог себе представить, каких усилий ей это стоило. А потому он все больше злился на Роберта.

Слегка запыхавшись, Штефан наконец вошел в детское отделение, доехал на лифте на шестой, последний, этаж и направился к стеклянной двери, ведущей в палату интенсивной терапии. Чтобы попасть вовнутрь, ему пришлось надавить на звонок и немного подождать. Штефан, однако, проигнорировал висевшие возле двери чистые зеленые халаты и две «перепрофилированные» корзины для мусора, в которых лежали медицинские шапочки и предназначенные для надевания поверх обуви тапочки. Персонал отделения знал уже и самого Штефана, и то, что он не станет заходить в чужую палату.

Через некоторое — нестерпимо долгое — время дверь отворилась. Медсестра уже открыла рот, чтобы сказать, что ему следует надеть халат, шапочку и тапочки, но, узнав его, приветливо кивнула, отступила в сторону и сказала:

— Господин Мевес! Ваша супруга и ваш шурин уже здесь.

— Я знаю, — сердито буркнул Штефан.

Он тут же осознал, каким неуместным был его тон: медсестра ведь ни в чем не была виновата. Он покаянно улыбнулся, закрыл вместо нее дверь и сказал:

— Извините. Я немножко нервничаю, но вас это совершенно не касается.

Эти слова, похоже, рассердили стоявшую перед ним молодую женщину еще больше, чем его прежний грубоватый тон, а потому Штефан предпочел не продолжать разговор, чтобы ненароком не подлить масла в огонь. Одним из его существенных недостатков, несомненно, являлось то, что в затруднительных ситуациях он обычно произносил — хотя и исключительно с благими намерениями — самые что ни на есть неподходящие слова, от которых эти ситуации лишь усугублялись. Именно поэтому в репортерском мире он относился не к тем, кто пишет о мировых событиях, а к тем, кто их фиксирует на фотопленку.

Медсестра, бросив на него негодующий взгляд, ушла в помещение для дежурных. Штефан, стремительно шагая, направился к палате в другом конце коридора. Он зашел туда, не постучавшись, и увидел то, что и ожидал увидеть.

Узкое пространство между стеной и находившейся напротив нее высокой — до самого потолка — стеклянной перегородкой едва-едва позволяло проехать на кресле-каталке. Тем не менее Бекки сумела протиснуться в помещение и — хотя, как прекрасно понимал Штефан, малейшее движение причиняло ей боль — наполовину привстала со своего кресла, левой рукой опираясь об его подлокотник, а правой — о стеклянную перегородку. Поскольку Штефан стоял позади Ребекки, он не мог видеть ее лица, однако он и так знал, какие чувства оно выражало.

То, что ему предстояло, он воспринимал очень болезненно. И он, и Ребекка пока избегали говорить о девочке: Ребекка — потому, что, с ее точки зрения, тут и не о чем было говорить, а он просто боялся говорить на данную тему, хотя и понимал, что такой разговор неизбежен. Штефан, конечно же, осознавал, что эта неопределенность не может длиться бесконечно, но он, по крайней мере, надеялся, что у него еще есть немного времени. Кроме того, он — черт возьми! — также надеялся и на то, что разговор с Ребеккой об этом состоится с глазу на глаз и не при таких обстоятельствах, как сейчас.

Штефан тихонько подошел к креслу-каталке, слегка кивнул своему шурину и положил ладони на спинку кресла. Ребекка, по всей видимости, заметила, что он пришел, однако лишь на мгновение посмотрела на его отражение в стеклянной перегородке. Так и не дождавшись, чтобы она обернулась к нему, Штефан нехотя обратил внимание на вторую, б о льшую часть палаты по ту сторону стекла.

Конечно же, увиденная им картина не была для него новой. Хотя за последние две недели он бывал здесь далеко не так часто, как Ребекка, но все же бывал, и много раз. В находившемся за стеклом помещении, рассчитанном на три кровати и аппаратуру для проведения интенсивной терапии, сейчас расположился лишь один-единственный пациент. Тем не менее казалось, что оно заполнено буквально до предела. Среди огромного количества всевозможных медицинских устройств (многие из которых, насколько знал Штефан, были здесь не очень-то и нужны) и прочих предметов больше всего привлекал к себе внимание привезенный из Волчьего Сердца ребенок. Он был абсолютно здоров. Вокруг него высились целые горы игрушек, в том числе плюшевые звери, кукольная мебель, различные погремушки и другие разноцветные штучки, которыми Ребекка за последние две недели буквально завалила девочку. Кроме того, там еще находилась профессиональная кинокамера с соответствующим штативом и мониторами.

Медсестра, стоявшая по другую сторону стеклянной перегородки и державшая девочку на руках так, чтобы Ребекка могла ее видеть, буквально терялась на фоне всего этого изобилия. Судя по выражению ее лица, она явно чувствовала себя не в своей тарелке. Штефан кивнул ей, и она, широко улыбнувшись, кивнула в ответ. Он уже забыл имя этой медсестры (Штефан вообще плохо запоминал имена), хотя ему во время посещений этой палаты довольно часто приходилось ее видеть и он даже предположил, что заведующий отделением назначил эту медсестру ответственной за девочку. Судя по ее произношению, она была родом откуда-то из бывшей Югославии, точнее, из одного из тех государств, которые образовались на ее развалинах и названия которых менялись так часто, что не стоило и труда их запоминать.