На этот раз он ехал намного осторожнее: Роберт, наверное, лишился бы дара речи или засыпал бы его упреками, если бы Штефан вернул ему машину с выработанным сцеплением, способную двигаться лишь со скоростью улитки. Перепуганный недавним резким стартом, Штефан никак не мог отделаться от впечатления, что машина и теперь ехала слишком быстро. Перед самым выездом из гаража он так снизил скорость, что двигатель мог заглохнуть во второй раз. А еще Штефан напряженно размышлял над тем, что станет делать, если тот сумасбродный мужчина снова появится перед ним и преградит ему путь.

Однако на этот раз судьба почему-то решила — может, в порядке исключения — обойтись с ним благосклонно. Правда, ему поначалу показалось, что он заблудился, потому что выезд из гаража выглядел совсем не так, как запечатлелось в его памяти: не было видно ни того сумасбродного мужчины, ни его «храма любви на колесах». Более того, кто-то словно подменил и все остальные стоявшие здесь машины, вероятно тот же, кто отодвинул слегка в сторону автоматических контролеров у въезда в гараж.

И только теперь Штефан вспомнил, что в этом гараже въезд и выезд не были совмещены, а находились в противоположных концах здания. Замечательно. Теперь, по крайней мере, он уже не встретит того сумасбродного владельца «мерседеса».

Штефан медленно поехал дальше, остановился перед автоматическим контролером и несколько секунд лихорадочно искал в своем кармане парковочный талон. Он нашел его не сразу, но все-таки достаточно быстро для того, чтобы не успеть впасть в панику и начать теряться в догадках, не выронил ли он его во время недавней стычки. Когда Штефан наконец засунул талон в автомат, поднялся автоматический шлагбаум и он выехал из гаража. Правда, он проехал лишь несколько метров и остановился, выжав сцепление, но не заглушая двигатель.

В салоне БМВ вдруг стало очень холодно. Яркий свет предполуденного солнца сулил тепло, но это впечатление было обманчивым: не то время года. Штефан поспешно выключил охлаждение салона и тут же включил обогрев. Тем не менее он не стал поднимать стекла на дверцах, а сидел и глубоко вдыхал свежий воздух, чувствуя, как покалывающий холод превращает пот на его лбу и щеках в тонкую пленку. Ему нужно было как следует расслабиться, потому что он был просто не в состоянии ехать по забитым машинами улицам, чувствуя на душе камень. Внешне он был спокоен, но это состояние было обманчивым.

А успокоиться надо было обязательно. В конце концов, то, что произошло, было всего лишь незначительным инцидентом. Просто курьезный случай — из тех, на которых основан сюжет многих великих комедий: много шуму из ничего. И то, что его при этом действительно испугало, было отнюдь не агрессивным поведением владельца «мерседеса». Будучи прирожденным трусом, Штефан морально был готов к такому поведению со стороны любого из окружавших его людей и в течение своей жизни выработал определенную тактику, как ему в подобных ситуациях действовать.

Однако сегодня он не только не применил эту тактику — он даже и не вспомнил о ней. Вместо этого он действовал быстро и бескомпромиссно, то есть совсем как те люди, которых он обычно больше всего боялся. Штефан в результате долгих размышлений по этому поводу решил, что во время произошедшего инцидента он испугался отнюдь не сумасбродного владельца «мерседеса», а того, что могло произойти. Точнее говоря, того, что Штефан чуть было не сделал.

И он теперь понимал, что было этому причиной.

Она не имела никакого отношения ни к человеку, с которым он столкнулся в гараже, ни к некой потусторонней действительности. То, что ему почудилось в гараже, теперь, при ярком солнечном свете, с каждым мгновением казалось все нелепее.

Причина заключалась в нем самом, и только в нем. У него, похоже, начала развиваться паранойя, с которой ему нужно было как-то бороться.

И он, пожалуй, знал как.

Через два с лишним часа Штефан Мевес вошел в лифт, и, конечно же, произошло то, чего он в глубине души ожидал и побаивался: окружающая обстановка вызвала неприятные воспоминания. Едва он зашел в кабину лифта, как почувствовал себя подавленным. Впрочем, это чувство вызвала вполне определенная причина — в этом лифте ему, наверное, стало бы не по себе, даже если бы у него перед глазами и не стояли события сегодняшнего утра. Лифт двигался вверх, сильно скрипя и с черепашьей скоростью. Иногда пауза между сменой светового индикатора этажа над дверью тянулась так долго, что Штефану начинало казаться, будто лифт застрял, а два или три раза кабина сильно вздрагивала, и Штефан в эти моменты был просто уверен, что лифт уж точно застрял. Кабина была довольно маленькой, а истертые стенки были испещрены рисунками в стиле граффити и неприличными надписями, излагавшими мнение их авторов по поводу этих рисунков. Штефан с облегчением вздохнул, когда на индикаторе над дверью наконец засветилась цифра «12» и двери со скрипом открылись. И в более приличных местах после вызова аварийной службы приходилось дожидаться ее часами — если она вообще приезжала. Здесь же он был готов поспорить на большую сумму денег, что кнопка вызова аварийщиков вообще не работает.

Коридор, в котором он очутился, внушал не больше доверия, чем лифт: он представлял собой почти бесконечный, плохо освещенный проход, с каждой стороны которого виднелось чуть ли не по миллиону дверей. Дневной свет сюда не попадал, а две из трех ламп, и без того находившихся друг от друга невообразимо далеко, не горели. Поначалу Штефану было даже трудно сориентироваться, и он пошел не в том направлении, но затем повернул назад и, с некоторым трудом найдя нужную ему квартиру, надавил на кнопку звонка.

Он ничего не услышал: то ли звонок был очень тихим, то ли — чему Штефан ничуть не удивился бы — он попросту не работал. Этот дом и снаружи выглядел заброшенным, а то, каким он был внутри, не поддавалось никакому описанию. Тем не менее квартирная плата в нем была, наверное, отнюдь не маленькая. Штефан прекрасно знал, что представляют собой подобные дома, потому что они с Бекки не так давно делали репортаж об этих современных гетто. Он с неохотой вспоминал о том репортаже: его вера в социальную справедливость и в то, что жизнь в общем не так уж плоха, тогда очень сильно пошатнулась.

Он позвонил еще раз, а затем наклонился вперед и, напрягая глаза, попытался разглядеть написанную от руки табличку с фамилией, прикрепленную у двери. Это ему не удалось: почерк был неразборчивым, да и сама надпись была такой бледной, что почти ничего не было видно. Штефан поднял руку, отступил на полшага назад и постучал в дверь. Раз. Другой. Третий. Наконец послышались шаги. Дверь открылась, и он увидел изумленное женское лицо в обрамлении темных волос.

Штефан в первый момент удивился не меньше, чем эта женщина. Без униформы медсестры, белого чепчика и стянутых сзади волос Данута выглядела совсем по-другому, и Штефан ее еле узнал. Она сейчас казалась не только лет на десять моложе, но и вообще какой-то… более женственной.

До Штефана вдруг дошло, что до сего момента он никогда не смотрел на Дануту как на женщину: она была для него чем-то вроде существа среднего пола, главным образом из-за ее униформы. Однако теперь он понял, что она не просто женщина, а очень привлекательная женщина.

Охватившие Штефана ощущения поразили его самого, и он сильно смутился, хотя и был уверен, что при таком плохом освещении по его лицу вряд ли что-то можно было прочесть. Он удивился самому себе. За те годы, которые он прожил в браке с Ребеккой, он не бросил ни одного взгляда на других женщин, причем не в силу каких-либо моральных убеждений, старомодных представлений о супружеской верности или религиозных предрассудков, а по той простой причине, что они с Бекки были счастливы вместе и он получал от нее все, что ему было нужно.

— Это вы? — изумленно спросила Данута. — Что…

Она замолчала, сделала полшага назад, не отпуская при этом дверную ручку, и снова уставилась на Штефана со смешанным выражением изумления и недоверия на лице. Возможно, ей вспомнился вчерашний вечер. Штефан поймал себя на том, что смотрит на нее уж слишком пристально, и попытался улыбнуться. Это не потребовало от него особых усилий. Через секунду он уже спрашивал себя, какого черта он сюда пришел. Ему следовало прислушаться к совету Дорна и не пытаться строить из себя детектива-самоучку.