Слуги внесли в залу деревянные блюда с изысканными яствами и стали обносить гостей. Никто из благородных рыцарей, и даже никто из вассалов Гилфрея не желал посылать к нему сыновей для воспитания и обучения. Поэтому в замке Дунгельд, в отличие от большинства баронских домов, не было пажей, которые могли бы прислуживать господам за трапезой. После того как мужланы с кухни управились со своей задачей, все четверо сидящих за господским столом еще некоторое время хранили молчание. Его нарушила Амисия, с натянутой улыбкой обратившаяся к сидевшему рядом юноше. По этикету им полагалась одна тарелка на двоих, однако он один в мгновение ока проглотил все, что лежало на тарелке.

— Кажется, нас никто не представил друг другу по всем правилам; придется мне самой сообщить вам, что я — Амисия, и осведомиться, как зовут вас.

Краем глаза она заметила, как застыл на месте Гилфрей, и искренне порадовалась, что ее любезные слова оказались достаточно колкими, чтобы разбить броню его заносчивости: ведь она таким образом напомнила ему о неумении вести себя на людях. Ее улыбка стала еще более ослепительной, и это произвело на ее голубоглазого соседа такое ошеломляющее впечатление, что у него, казалось, просто отнялся язык.

Этот юноша, который еще не миновал пору своего отрочества, но изо всех сил старался выглядеть взрослым мужчиной, поспешил ответить:

— Фа…р…д.

У него был полон рот хрустящего хлеба, а потому его ответ прозвучал столь невнятно, что, не будь даже Амисия поражена его невоспитанностью, она ничего бы не поняла.

Несчастный простак осознал допущенную ошибку и густо покраснел. Поспешно проглотив еду, он попытался исправить свой промах:

— Меня кличут Фаррольдом.

Он явно сгорал от смущения и не решался взглянуть в глаза красавицы, которая — он в том не сомневался — смеялась над ним.

Но сердце Амисии, всегда готовой броситься на защиту обиженных, уже было полно сочувствия к этому парню, которого Гилфрей собрался превратить в свое оружие, и она тактично отозвалась, как будто никакой заминки и не было:

— Фаррольд? Какое необычное имя.

Его румянец стал совсем багровым.

— Мне нравятся необычные имена, — спокойно продолжала Амисия. — Кругом, по-моему, слишком много Стивенов и Генрихов. Когда кого-нибудь зовешь, откликаются сразу шестеро. Насколько лучше быть единственным!

Фаррольд подозрительно покосился на нее. Немногие из высокородных девиц, и тем более красавиц, взяли бы на себя труд быть добрыми с бастардом. Но ее ласковая улыбка была искренней и сразу завоевала его доверие — раз и навсегда. Фаррольд и сам не мог понять, как это случилось, что он, застенчиво улыбаясь, стал рассказывать ей о небольшом поместье, в котором прошло его детство.

Казалось, Амисия терпеливо слушает; но на самом деле ее блуждающие мысли устремлялись к высокому темноволосому незнакомцу, одаренному такой великолепной осанкой и орлиным взором, каких вовек не видать этому несчастному мальчишке. Она не могла выбросить из головы представший ее взгляду идеальный образ — пусть даже это длилось какое-то мгновение, да и видела она его сквозь струи водопада.

Улыбка Фаррольда угасла, и лицо омрачилось, когда он рассказывал, как его отослали к крестному отцу, обитавшему в одном из мелких поместий короля Иоанна. Бесстрастные слова не могли утаить, как мало юноша видел радости в жизни, хотя он и сообщил с гордостью, что был посвящен в рыцари и честно служил в гарнизоне крестного отца, пока его не вызвали в замок Дунгельд.

Гилфрей не показывал виду, что прислушивается к тихому повествованию Фаррольда, но внутренне просто кипел. У него чесались руки поучить этого молокососа элементарной благодарности. Ведь можно было в свое время оставить нежелательного отпрыска в семье какого-нибудь холопа. Гилфрей почти жалел, что не поступил именно так. Его удержал тогда только втайне вынашиваемый им план заполучить в жены бесплодную вдову и страх, что у него не будет законного сына. На Фаррольда, право слово, можно было бы махнуть рукой, но то был для Гилфрея единственный шанс воплотить свой замысел отмщения, который он лелеял долгие, долгие годы.

— Думаю, завтра ты выберешь время показать моему сыну мое поместье?

Гилфрей с особым нажимом дважды произнес слово «мое», чтобы досадить Амисии, и преуспел в этом, но благодаря многолетней практике она сумела скрыть раздражение, сказав только:

— Непременно.

А ведь и в самом деле надо непременно использовать такой шанс, с восторгом подумала Амисия. Ведь теперь Орва не сможет придумать для нее предлог ускользнуть из замка, а поручение Гилфрея давало ей возможность сделать именно то, что было бы ей запрещено строго-настрого. Эта мысль доставила Амисии несказанное наслаждение, и она добавила:

— Мы с Келдой будем счастливы прокатиться верхом в его обществе.

Золотые искорки веселья в глазах Амисии и ее широкая улыбка наполнили душу Гилфрея смутным неудовольствием, причину которого он сам затруднился бы определить, и это раздражало его еще больше.

Все, что задумала Амисия, шло как по-писаному. Когда она опустилась на траву над водопадом и начала спуск, то подставила спину ласковым лучам солнца, ощущая кожей лица прохладную водяную пыль, которая, впрочем, не могла охладить ее нетерпения. Лето выдалось на редкость теплым; на рассветном небе не было ни облачка, и это показалось ей доброй приметой. Везение сказалось и в том, что Келда, вопреки ожиданиям, согласилась занять Фаррольда беседой. Да и сам юный рыцарь бровью не повел, когда Амисия ускользнула, оставив его в обществе второй девушки, не сводящей с него восхищенного взгляда. Амисия не стала отговаривать Келду, когда та вознамерилась с утра нарядиться в тонкое льняное платье цвета луговых колокольчиков вместо грубой холщовой юбки, в каких подруги обычно ходили в лес. Что же до самой Амисии — она выбрала домотканое платье, выкрашенное в темно-зеленый цвет, точь-в-точь как лесные заросли, поскольку рассудила, что негоже представать перед разбойником в обличье высокородной барышни.

Она нисколько не сомневалась, что разбойники еще вернутся. Нельзя было придумать лучшего места для отдыха, чем эта скрытая от посторонних глаз лесная прогалина. Амисия воображала, как издалека завидит приближающихся всадников, выйдет из пещеры и пригласит их разделить с ней благодатную прохладу этого пристанища. Они, конечно же, с признательностью воспользуются ее приглашением — так и будет положено начало их дружбе. Амисия настолько увлеклась этими радужными картинами, что невзначай оступилась.

— Ой!

Из-под ее башмака предательски выскользнул камень. Она инстинктивно прижалась к скале, чувствуя, что нога не может нащупать опору. Вниз посыпались мелкие камешки. У нее так заколотилось сердце, что его стук заглушил даже шум падающей воды. К счастью, Амисия не поддалась испугу и сумела выбраться на узкий уступ, ведущий ко входу в пещеру.

Только теперь ей в нос ударил резкий запах мокрой земли и дикой зелени, исходивший от ее перепачканных рук. Безбоязненно отстранившись от каменной кручи, Амисия заметила, что с головы до пят вымазана в грязи. Оставалось только надеяться, что в пещере можно будет отряхнуть и почистить платье.

Лучи солнечного света пробивались сквозь нависающие кроны деревьев внизу, вокруг заводи, и вверху, на каменистой макушке горы. Водопад, к которому медленно подбиралась Амисия, играл ослепительными бликами.

Ступив из яркого света в густой полумрак пещеры, Амисия не стала дожидаться, пока глаза привыкнут к темноте, уверенно шагнула вперед — и вдруг наткнулась на что-то живое. Она в ужасе отпрянула назад. Если бы не железная хватка чьих-то сильных рук, удержавших ее за плечи, она бы неминуемо рухнула на камни вместе с низвергающимся потоком.

— Силы небесные, дитя мое! Так недолго и убиться! — зарокотал мягкий, низкий голос у самого уха Амисии.