— Раус! Раус!

Вагон напоминает всполошившийся муравейник. Люди один за другим спрыгивают на землю, а гитлеровец хлещет их плеткой крест — накрест.

Невольники построены на перроне в две длинные, бесконечные очереди. Перед ними важно расхаживают пузатые, хорошо одетые господа. Это представители крупных промышленных предприятий, шахт, помещичьих имений. Они приехали сюда за дешевой рабочей силой. Проходя вдоль шеренг, рабовладельцы придирчиво разглядывают фигуры пленников, выбирают подходящих для самой тяжелой работы. В кого ткнут тростью-тот выходит из строя. Судьба его решена. Отобранных солдаты сажают в грузовики. Некоторых уводят партиями в строю, под конвоем…

Коля и Петька стоят в поредевших шеренгах, среди стариков и старух.

— Мы никому не нужны, — шепчет Коля. — Увезли бы обратно…

— Да, они увезут, — скептически произносит Блоха, — только вот куда?

Поредевшие шеренги смыкаются.

Толстый гестаповец с серебряными погонами неплохо владеет русским языком. Но где он научился всяким гадким словам? Так и сыплет ими, не стесняясь даже женщин.

Когда важные господа ушли, гестаповец, изобразив на лице кислую, презрительную гримасу, делает нетерпеливый жест рукой:

— Весь этот хлам — в концлагерь!

Если бы сейчас на Петьку посмотрели мальчишки из детдома, вряд ли узнали бы они своего однокашника, прозванного за веселый, бойкий характер Блохой.

На нем, как и на Коле, был надет полосатый арестантский халат. На голове — шапочка, без козырька, тоже полосатая.

А на ногах — деревянные колодки, словно лошадиные копыта.

Мальчишек только что постригли наголо в лагерной парикмахерской, а при выходе заставили искупаться в каком-то противном котле с липким, вонючим раствором, да еще совсем ледяным. Не хочешь, а все равно полезай. Это, говорят, для того, чтобы в лагерь не проникли заразные микробы.

После такого купания у Петьки и Коли зуб на зуб не попадал. Посинели все, съежились. А помыться в душевой им и не дали как следует. Не успели встать под дождичек — уже послышалась команда одеваться.

Эсэсовец вел их мимо каменных двухэтажных бараков, которые казались безлюдными.

Всюду бараки, бараки, бараки… И еще — колючая проволока, вышки, часовые с автоматами.

— Петь, а видишь вон там какой-то серый дом. Завод не завод, а труба дымит. И забором все огорожено…

Блоха посмотрел. Да, там стоял серый, необычный дом. Черный дым, лениво подымавшийся в небо, был странным и жутким.

— Может, и завод…

Эсэсовец привел ребят к одному из бараков и, открыв дверь, зычно крикнул. На зов выбежал человек в арестантском халате, это был старший по бараку, или блоковый. Он вытянулся перед эсэсовцем. Тот передал ему Петьку и Колю а сам ушел.

Блоковый [1]— пожилой, мрачного вида — в свою очередь отдал приказание своему подчиненному — штубендинсту [2](это вроде дежурного, как понял Петька).

Штубендинст тоже не стал сам возиться с новичками Введя их в барак, крикнул:

— Эй, Владек, подь сюда!

Прибежал худой, смуглолицый мальчик. Безучастными глазами посмотрел на Петьку и Колю.

— Расскажи камрадам, какие порядки в лагере, а то я по русску плохо разумлю, — сказал штубендинст. — Спать будут рядом с тобой.

— Пошли! — кивнул им смуглолицый мальчик.

Они шли по середине барака. Направо и налево были устроены многоярусные нары, на которых лежали изможденные заключенные. Дышать здесь было тяжело.

— Это вот мое место. — Владек хлопнул рукой по доскам, слегка прикрытым прелой соломой. На нарах не было ни матрацев, ни подушек, ни одеял. Снизу тянуло сыростью, гнилью.

Новички познакомились с Владеком. Все трое сели на нары. Вверху, над ними, кто-то шевелился и кашлял.

— У нас блок карантинный, — стал рассказывать Владек. — На нижних нарах лежат совсем слабые, почти одни старики. А на верхних — кто поздоровее. Ну, конечно, не очень здоровые, — поправился он, — а такие, которые без посторонней помощи могут добраться до своего места. Многие умирают, — тихо добавил мальчик.

— Из этого лагеря живыми никого не выпускают, особенно политических. Здесь всякие люди мучаются — французы, итальянцы, англичане, чехи…

Новички узнали, что все узники имеют свои номера, которые им здесь заменяют и имя, и фамилию, и все документы. У каждого на груди пришит треугольник, называемый винкелем. Эти треугольники разного цвета. Политические заключенные коммунисты, антифашисты, социал — демократы, а также русские и поляки носят красный винкель. Если кто — нибудь из них попал в лагерь второй раз, тому нашивают над винкелем узкую тряпочку красного же цвета. Таких людей здесь называют «дважды политики». Евреям фашисты нашивают сразу два винкеля — желтый и красный — один на другой, и получается шестиконечная звезда. Люди, не согласные с политик кой Гитлера по религиозным убеждениям, носят фиолетовые винкели. А уголовники — зеленые.

— А в парикмахерской я видел одного с черным треугольником, — сказал Петька. — Это кто будет?

— Саботажник. И такие здесь есть. Может, и не саботажник, а просто лодырь. Плохо работал на производстве, прогуливал, пьянствовал. Их в Бухенвальде зовут «черными» а бандитов и воров — «зелеными», по цвету винкеля.

— Здесь и бандиты есть? — ужаснулся Коля, до сих пор молчавшие.

Владек рассмеялся:

— Хоть отбавляй.

— А разве фашисты не бандиты! — загорячился Петька. — Вот что в нашем городе наделали. И расстреливали и вешали.

— В лагере совсем плохо, — вздохнул Владек — Люди пачками умирают. Потом их в крематории сжигаю. Видели, дымить?

— Так это крематорий! — содрогнулись новички — А мы думали — завод…

Ребята сидели, опустив головы.

Владек далее рассказал, что для различия заключенных по национальности на винкелях отштампованы буквы. Если русский — стоит латинская буква «R».

— А нам ведь тоже в бане выдали эти самые винкели — вспомнил Петька и полез в карман. — Во! Красный и с буквой «R».

Коля достал свой винкель.

— Их надо пришить, — сказал Владек, — Сейчас я вам принесу иголку и ниток…

Он сбегал к штубендинсту.

Орудуя иглой, Петька взглянул на грудь Владека и увидел на его винкеле букву «Р».

— У тебя буква-то не дописана, — заметил Блоха. — Надо бы вот тут закорючку…

Владек покачал головой:

— Нет, все правильно, потому что я не русский, а поляк. «Р» обозначает полен. Наш штубендинст тоже поляк.

— Верно, у него «Р» на винкеле, — вспомнил Петька.

В барак вошел человек в белом пиджачке и полосатых арестантских штанах. Завидев его, штубендинст Стасик трижды, на немецком, польском и русском языке, объявил:

— Всем приготовиться к осмотру!

Обитатели барака выстроились в очередь, сняли халаты и рубахи. Они подходили к санитару, стоящему на табурете, и тот копался в складках их одежды деревянной палочкой. В левой руке он держал зажженную переносную лампочку. Тех узников, у которых были паразиты, уводили в баню для дезинфекции.

— Это, ребята, хорошо, что хоть о чистоте здесь заботятся, — сказал Петька. — Не люблю, когда вши кусают, да еще чужие заползут.

— А кто заботится? Сами заключенные, — пояснил Владек. — Эсэсовцы в этом не чинят препятствий, потому что не хотят от нас заразиться. Наши работают в селах, в городе Веймаре. Могут туда заразу занести. Вот комендант и боится. Он согласился даже больницу в лагере построить…

К ним подошел штубендинст:

— Владек, новеньким не надо к санитару, они помыты…

— Хорошо…

— Владек, а где ты так хорошо выучился говорить по — нашему? — спросил Петька.

— Мама выучила, она в школе преподавала русский язык. — И немножко гордясь, Владек сказал: — Я и по — французски умею, и по — немецки. У бабушки выучился.