— Вообще-то это и есть «ЛаГГ», только с мотором воздушного охлаждения.

— У него большой капот. Будет сильное воздушное сопротивление, — пробормотал Лавочкин, на глаз прикидывая конструктивные недостатки.

— Это легко компенсируется мощью двигателя.

— Двигатель… Проблема только в двигателе, — хмыкнул Семён Алексеевич, посмотрев на меня. — Точнее, в том, что его негде взять.

— У меня в июле был разговор с одним перегонщиком — они нам новую технику перегнали — вот он рассказал про моторы воздушного охлаждения, которыми завалены склады. Я этим заинтересовался, оказалось, они стоят на СУ-2…

— М-82А, — кивнул конструктор.

— Да, мне приходилось сталкивался с ними, так что ТТХ и размер мотора я знаю. Пришлось изрядно поработать головой, пока не получился этот набросок.

— Машина потяжелеет, — с сомнением сказал Лавочкин, вернувшись к разглядыванию рисунка.

— Мощь двигателя это компенсирует. А то, что он большой… Видите, какие там фальшборта? Тем более этот мотор вам в плюс: никто из других конструкторов ими не интересуются. Весь запас ваш.

— Не все. Гудков на свой прототип такой поставил. Не знаю, что у него получится, — едва поморщился конструктор, говоря о своем знакомом-конкуренте.

— Да?.. Не знал. Думаю, вам лучше объединиться. Сейчас война, главное — это помощь нашим войскам, и первоклассный перехватчик нам не помешает. Ссоры и единоличие тут неуместно.

— Я подумаю над этим, — кивнул Семён Алексеевич. Судя по его виду, он собирался вырвать листок с рисунком и забрать его с собой.

— Давайте я вам распишу его ТТХ и предназначение?

После кивка конструктора я откинулся на подушку и, мазнув взглядом по Путилину, который с огромным интересом продолжал прислушиваться, начал говорить:

— По идее это перехватчик…

Обедали мы втроём, но даже во время еды жаркий спор между мной и Лавочкиным не стихал, доходя до криков. Крики были с моей стороны, Семён же Алексеевич оказался удивительно тактичным человеком и не повышал голос даже в самый накал беседы.

Я знал все болячки будущего Ла-5 и старательно подсказывал или прямо говорил, где могли быть дефекты. Специально для Путилина в некоторых моментах уступал, говоря: «Вам виднее, Семен Алексеевич, все-таки это вы авиаконструктор».

В общем, мы проговорили до семи вечера, в конце придя к компромиссу. Я в душе радовался: все, что знал, все передал Семену Алексеевичу и теперь надеюсь, что этот довольно неплохой истребитель появится у нас раньше, гораздо раньше. Главное, добился всего, что хотел. Указал на детские болезни самолета, подсказал, как их «вылечить», и пообещал при любой возможности, поддержать его. Я не знаю, кто придет ко мне награждать, но попробую договориться о встрече с компетентными людьми, которые могли помочь в дальнейшей судьбе истребителя.

Пожав мне руку, Лавочкин вслед за уставшим особистом вышел из палаты, прижимая к груди несколько листков. Он все-таки выпросил у меня рисунок. Я не возражал: изображенный на рисунке Ла-5 до мельчайшей черты соответствовал самолёту конца сорок третьего года.

Еще я смог добиться понимания у Лавочкина, что на истребителе должны стоять пушки и… обязательно радиостанции. Я даже пошутил: «Пусть не будет пушек, главное — рации!»

Семён Алексеевич пообещал пробить эту тему, не выпускать машины в серию без связи и устранить помехи путем экранирования мотора. На моем «ЛаГГе» таких проблем не было, Семеныч с помощью инженера полка и радиста экранировал мою машину, используя запчасти со сбитых «мессеров». Остальным такого не сделали, и связь на других радиофицированных машинах была не просто плохая, а ужасная. Разговаривать фактически было невозможно.

Этот непростой день так вымотал меня, что я уснул почти сразу, как только дверь за моими посетителями закрылась.

Утро началось как-то суетливо. Быстрая приборка, испуганно-ошарашенные глаза Елены Степановны, проводящей обход. Суетящиеся медсестры и украшение палаты не удивили меня. Чего-то подобного я ждал, поэтому довольно спокойно относился к беготне вокруг. Меня, стараясь не беспокоить, приподняли и подсунули подушку под спину, устраивая в полусидячем положении.

Зашедший особист быстро осмотрелся и, подхватив стул от стола, устроился рядом.

— Ну что, Сева, порепетируем?

Похоже, сегодня меня будут награждать. Видимо, это действительно было так важно, что не стали дожидаться, пока я хотя бы не встану на ногу. Про костыль уж вообще молчу.

Час с Путилиным пролетел незаметно, после плотного обеда, к четырем часам, дверь моей палаты распахнулась, и в нее вошел капитан госбезопасности в накинутом на плечи больничном халате.

Быстро осмотревшись, он не выходя кивнул в открытый проем, и в палату повалила куча народу. В основном фотографы. На мой взгляд, пятерых было многовато, однако этим не закончилось. Вошли также несколько человек в цивильном, в которых я не без труда опознал прессу.

«Похоже, моя раскрутка начала принимать огромные масштабы. Если обо мне знает каждый человек в Союзе, так теперь и за границей будут знать!»

А вот после них в дверях появился уже тот, кто должен был награждать меня. И он меня изрядно удивил. Никак не ожил увидеть перед собой… Сталина?!

Вот тут я охренел. Мысль, что меня мог наградить сам Верховный, мелькала где-то на задворках черепушки, но что это произойдет в действительности, не просто изумило меня, а выбило из колеи. Я самым натуральным образом впал в столбняк.

Подумав, что с выпученными от удивления глазами буду смотреться на первых страницах газет несколько неуместно, постарался быстро прийти в себя. Видимо, Сталин понял, какие чувства бушуют во мне. Слегка улыбнувшись, он неторопливым шагом вошёл в палату. За ним последовала свита из ближнего окружения.

Из них я узнал только командующего ВВС Жигарева. Потом, после нескольких попыток, «узнал» еще одного — в форме старшего комсостава госбезопасности. Это был Берия.

«Что-то их много. Ладно бы Калинин, этот всесоюзный староста пришел награждать, прихватив Жигарева, но Сталин! Берия! Им-то какого надо?»

Мое лицо оставалось невозмутимым, но внутри бушевал ураган чувств. Меня переполняли вопросы.

Больше всего изумлял тот факт, что Сталин нашел время для встречи со мной, и это — когда немцы продолжают теснить наши войска! Видимо, мой случай укладывался в политическую ситуацию в стране и на фронте — все должны знать, что Верховный не забывает своих героев, а самых выдающихся награждает лично.

За то время, что Сталин шел ко мне, я немного пришел в себя и нашёл силы приветствовать его как положено:

— Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий.

Была мысль рявкнуть как следует, но вспомнив, где нахожусь, оставил эту идею. Да и грудь могла воспротивиться — бок изрядно побаливал.

Сама процедура награждения пролетела молниеносным вихрем. Сталин что-то вещал в течение получаса. Слепили вспышки фотографов. Жужжала старинная кинокамера в руках профессионального оператора. Мне приходилось общаться с этой братией, и опознать профи в этом тридцатилетием парне было не трудно.

После того как мне на больничную пижаму Сталин приколол две Золотые Звезды, орден Ленина к первой медали, орден Боевого Красного Знамени, вручил грамоту Президиума Верховного Совета СССР и ключи от квартиры в центре города, он протянул мне руку. Пожав сухую крепкую ладонь, я улыбнулся объективам. Последовало несколько вспышек.

Незаметно вошедший в палату мужчина лет сорока не привлек к себе внимание, однако Берия насторожился, увидев его.

— Вы хотите что-то спросить у товарища Сталина? — спросил меня генерал Жигарев. Именно он подавал Верховному награды. Фотографы и пресса стали по очереди покидать палату. Похоже, дальнейшее не предназначалось для их ушей. Все, что нужно, они получили. Кстати, Иосиф Виссарионович тоже заметил вошедшего и едва заметно нахмурился. Видимо, это был посыльный, и похоже, он принес не очень добрые новости, раз последовала такая реакция.