— Старею, — пробормотал Гаррет, качая головой.

Он вышел в прихожую и с нарочито равнодушным видом прошел мимо двери, за которой спала, а может, просто лежала, глядя в потолок, Тони. Тоже небось бодрствует после трех чашек кофе.

Однако, когда он наконец лег, перед глазами тут же встала картина сегодняшнего вечера: они с Тони на крыльце, склонившись друг к другу — одна голова темная, другая яркая, как пламя, — наблюдают за котом, который поглощает с презрением отвергнутые им прежде креветки.

Приятная истома разлилась по всему телу, стало тепло и хорошо, и он заснул.

Кто-то кричал — тонко, пронзительно, надрывно.

Тони проснулась. По ушам снова резанул душераздирающий крик, от которого у нее по коже побежали мурашки.

Тони вскочила с постели, охваченная ужасом. Это же Анжелика! Плохо соображая спросонья, она схватила туфлю — все-таки какое-никакое оружие — и выбежала в прихожую.

Анжелика снова вскрикнула и зашлась в плаче. Тони ворвалась в комнату, держа наготове туфлю, и остановилась, вглядываясь в темноту. Да нет, комната пуста — только она и вздрагивающая фигурка под одеялом. Тони бросила туфлю, подбежала к кровати и осторожно приподняла край одеяла. Анжелика лежала, сжавшись в комок, из-под плотно закрытых век текли слезы. Она вся дрожала.

Тони села с ногами на постель и, приподняв странно тяжелое, словно сведенное судорогой тело девочки, положила ее голову себе на колени.

— Тише, милая, это тебе приснилось, — шептала Тони. — Страшный сон.

Тони нащупала под одеялом руку Анжелики, и детские пальцы с неожиданной силой вцепились ей в запястье.

— Мамочка, — срывающимся голосом проговорила Анжелика. — Мамочка?

— Нет, дорогая, это я, Тони.

— Мамочка?

— Нет, моя маленькая, это я, Тони, твоя анти. — С каких пор это слово перестало быть непривычным?

Анжелика открыла глаза и устремила на Тони непонимающий, удивленный взгляд. Вид у девочки был испуганный и растерянный. Тони улыбнулась. Как ее успокоить, что говорить, что делать?

Она обрадовалась, когда в дверях показался Гаррет, и тут же заметила, что он в одних спортивных штанах. Ее взгляд невольно задержался на его груди — гладкой, с рельефно выступающими мускулами.

Гаррет в несколько шагов пересек комнату и, присев на постель рядом с Тони, стал ласково гладить влажные от пота волосы Анжелики.

От него приятно пахло. Как раз так, как должен пахнуть мужчина.

И давно она стала экспертом по мужским запахам?

— Дядя?

— Да, это я, моя хорошая.

Тони почувствовала, как при звуках этого спокойного, ласкового голоса тело девочки расслабилось, словно присутствие Гаррета означало, что все плохое позади.

— Мне снилось, как разбился самолет. Дым и огонь. — Голос у Анжелики подрагивал, на густых ресницах блестели капельки слез.

— Я знаю, детка. Мне тоже это снится.

Этих двоих, большого, сильного мужчину и маленькую, слабую девочку, объединяло общее страдание, и они отважно старались помочь друг другу. Тони почувствовала, как их боль окутывает и ее. Может, она здесь лишняя? Тони попробовала подняться, но девочка одной рукой еще крепче сжала ей пальцы, а другой вцепилась в край синей футболки. Тони остановилась — майка и так еле прикрывает бедра, а если она задерется еще выше…

— Тебе снится красно-белый самолет?

— Да, красно-белый. — Голос Гаррета дрожал, словно ему было больно говорить.

— Вам обоим снится одно и то же?! — Тони была поражена. — Но ведь вас там…

— Да, меня там не было, — сказал Гаррет. — Ну как, кроха, тебе уже лучше?

Анджи молча кивнула, засовывая в рот палец. Боже, она же совсем ребенок!

— Только не уходи.

— Я не уйду. Ты же знаешь, я никуда не уйду. Я буду рядом, сколько ты захочешь.

Эти нежные и ласковые слова, обращенные к ребенку, каким-то утешительным бальзамом пролились и на душу Тони, заполнив те потаенные уголки, о существовании которых она и не подозревала.

— Ты тоже останься, — сонно проговорила Анджи.

— Сколько захочешь, — отозвалась Тони, чувствуя тяжесть детского тельца на коленях, прикосновение крепкого, надежного плеча Гаррета, ласково поглаживающего лоб девочки.

Зачем я это сказала, подумала она, глядя на Анжелику. Сколько захочешь. Она такая маленькая, ей еще долго нужно будет, чтоб о ней заботились.

Как это непросто — любить ребенка. Что она ей скажет, когда придет время уезжать? Мне больше не до тебя? Мне надо ехать?

Тони бросила взгляд на Гаррета. Нежность смягчила черты его лица, убрала с него привычную жесткость, и в полутьме комнаты он показался ей необычайно красивым.

Нет, нет и нет, она не пустит их в свое сердце. Ни за что. Об этом нельзя и думать, если она хочет жить дальше так, как привыкла.

Анджи застонала во сне, и Тони почувствовала себя виноватой — нашла время думать о себе.

Она не обольщалась насчет своего пения, но почему-то ей вдруг пришла на память песня, которую она слышала в раннем детстве:

Девочка сонно пошевелилась, устраиваясь поуютнее, а Гаррет слегка вздрогнул. Тони вопросительно на него взглянула.

— Ничего. Просто неожиданно.

— Что? Песня?

— Ее мать обычно пела ей эту колыбельную.

— Мне ее пела моя мама. Я думала, она сама ее сочинила, — прошептала Тони.

— А я думал, это Сара сочинила. Я ее больше ни от кого не слышал.

Тони охватило странное чувство: будто они втроем оказались во власти чего-то, не зависящего от их воли. И при этом она сама ничуть не испугалась. Напротив, все вокруг — и то, как она сидит с заснувшим ребенком на коленях, и рядом Гаррет, — все это неожиданно наполнилось каким-то новым смыслом.

— Она заснула, — прошептал он немного погодя, наклонившись к самому ее уху. Тони почувствовала на щеке его дыхание. Еще чуть-чуть — и он сможет ее поцеловать.

Ее словно пронзило током. Если б не Анджи, она бы вскочила и убежала.

Поцелуй… Его губы у нее на губах, руки перебирают ей волосы, и от них по всему телу расходится жар… Владевшее ею чувство покоя и уюта сменилось лихорадочным беспокойством — это все из-за того, что она оказалась среди ночи, в темноте, наедине с этими чужими ей людьми.

Только они ей вовсе не чужие. Такое чувство, что им суждено было встретиться. И полюбить.

Она осторожно переложила Анджи на постель и попыталась подняться — и все стало еще хуже. Потому что, стараясь поскорее встать на пол, она невольно прижалась голой ногой к его бедру, а ее груди скользнули по его обнаженной груди. Ее пронзило такое жгучее желание, какого она никогда прежде не испытывала.

Тони чуть не упала, когда почувствовала прикосновение его рук. Ей хотелось бежать, но бежать было некуда — от себя не убежишь.

— Пойдемте, — негромко проговорил Гаррет, встав и подоткнув края одеяла, — вы вся дрожите. Дрова в печи, наверное, прогорели. Я сварю какао.

Дрова прогорели. Какая удача.

Пить какао глубокой ночью перед разгорающимся камином, прижавшись друг к другу…

Иди спать, приказала она себе. Но вместо этого, едва Гаррет протянул ей руку, она с готовностью ухватилась за нее, словно была не в состоянии сделать в темноте и нескольких шагов.

А когда его крепкая, жесткая, сухая рука сомкнулась вокруг ее ладони, ей показалось, что она нашла того, кто поведет ее за собой.

По жизни.

— Замкнутый круг, — пробормотала Тони.

— То есть?

— Ничего не видно, — солгала Тони, хотя впервые в жизни видела все очень ясно. Даже слишком.

Гаррет включил свет в прихожей.

— Так лучше? Да вы совсем замерзли, вся в мурашках. Пойдите наденьте что-нибудь, я пока сделаю какао.

Тони взглянула на свои ноги, едва прикрытые короткой майкой, и, ойкнув, бросилась к себе в комнату.